Сказка на ночь для дракона

Ромм Дарина

Я задрала голову вверх, уставилась на кусочек неба, заглядывающий в узкий квадрат между домами, и решила, что черт с ними, штрафными санкциями «Счастливому билету», но я не полезу ни на какие крыши! А финансовые потери Аметиста постараюсь компенсировать из своего кармана.

Чуткий Аметист Вольдемарович тут же словил мое настроение и, пока я не опомнилась, потащил к входной двери. Взгромоздил на первую ступеньку лестницы и с шутками-прибаутками, нахваливая мою смелость и решительный характер, поволок меня наверх к взрослению.

Когда мы добрались до входа на

чердак, Аметист знатно взмок и тяжело дышал, бабочка съехала набок, а испанские усики торчали один вверх, другой вниз. Я же пребывала в искреннем восхищении — а пусть кто-то попробует затащить почти девяносто кг моей вяло сопротивляющейся массы на шестой этаж без лифта. А вот Аметист Вольдемарович смог!

На чердаке, на удивление, не было никакой пыли, паутины и мрачных углов. Солнце весело заглядывало в круглые окошки под самой крышей, давая достаточно света, чтобы рассмотреть чистый деревянный пол, обшитые светлыми досками стены с картинами в резных рамах и разномастную старинную мебель, расставленную красивыми группками. Чердак больше походил на зал музея, уж в этом я теперь разбиралась.

Меня сразу отпустило, и я начала весело вертеть головой во все стороны, радуясь, что чердак своим приятным видом подлечил мою фобию высоких мест.

Аметист Вольдемарович отдышался, поправил бабочку и опять превратился в виртуоза своего дела. Я же взирала на него с повышенной благосклонностью, радуясь, что еще две недели назад про себя одарила его званием стопроцентно настоящего мужчины. Которое он сегодня с блеском и подтвердил.

А полутораметровый настоящий мужчина, расправил плечи, будто став выше ростом, подхватил меня под руку и повел к первому экспонату — широкому креслу рядом с книжной этажеркой, набитой книгами в потрепанных переплетах.

— Этот чердак, Регина, немногим более ста лет назад, был местом, где Александр Гриневский, известный под псевдонимом Александр Грин, частенько проводил вечера. Иногда один, иногда с друзьями. Да и дамы навещали его в уюте этих стен. Регина, вы любите «Алые паруса»?

Получив согласный кивок, Аметист продолжил рассказ, переводя меня от картины к картине, от кресла с этажеркой к широкой тахте, на которой Грин с товарищами коротали ночи, когда были не в состоянии спуститься на пьяных ногах по лестнице, без риска сломать шею.

Я слушала, как обычно, завороженная журчанием его голоса и силой художественной передачи исторических фактов, добрую половину которых, уверена, Аметист сам же и выдумал.

Постепенно мы добрались до дальнего угла чердака. Там было довольно сумеречно, но не мрачно. Наоборот, голубоватый полумрак приятно гармонировал с белой глухой стеной, у которой в ряд стояло три нарядных расписных шкафа — два по виду посудных, сейчас пустых. А третий — с глухими дверцами, похожий на одежный.

— Региночка, вы пока рассмотрите эти чудные буфеты и гардероб работы мастеров фламандской школы восемнадцатого века. А я, с вашего позволения, отлучусь на несколько минут.

Благосклонно кивнув, я с серьезным видом начала таращиться на шкафы, изображая интерес к завитушкам и загогулинам, из которых складывался

орнамент. Правда, минут через десять это занятие мне уже надоело, а мой гид все не возвращался.

От скуки я подвигала пустые ящички в буфетах, похлопала дверками, удивляясь, как за столько лет и дерево не растрескалось, и петли не заржавели. Прямо магия какая-то. А точнее, работа современных мастеров в стиле «а-ля фламандская школа». Затем я открыла дверцы гардероба и обомлела — на вешалке в глубине шкафа висело платье.

Видели наряды диснеевских принцесс? Видели. Так вот, если взять платья Золушки на балу, Ариэль или Белль, — то в шкафу висело самое красивое из них.

Нежнейшего зеленого цвета шелк переливался и искрил даже в полумраке чердачного закутка. У него было все, что полагается платью принцессы: корсет, декольте, пышная юбка и нежное кружево. Платье гипнотизировало, манило и чаровало своей сказочной прелестью, соблазняя на самые греховные дела…

Как в тумане, я сняла его с вешалки и приложила к себе, глядясь в высокое мутноватое зеркало, стоявшее тут же, возле гардероба.

О, Боги всех религий, я была рождена для этого платья!

Разглядывая свое отражения, я понимала только одно — я и это платье как замок и ключик, как шуруп и гайка, бублик и дырка. Как хлеб и селедка с луком. Мы с платьем — нераздельные части целого…

Воровато оглянувшись, я быстро-быстро скинула джинсы и футболку и скользнула в (мое!) платье.

Корсет волшебным образом стянулся на талии, лиф расправился, юбка ласково обвила ноги, и я поняла, что вытряхнуть меня из этого чуда сможет только… Да никто не сможет! Не дамся…

Я опять подошла к зеркалу и замерла, медитируя на свое отражение. Протянула руку, пытаясь убрать какой-то клочок, прилипший к тусклой поверхности. Коснулась стекла и провалилась ладонью в пустоту. И пока с изумлением глазела на это чудо, энергичный толчок в спину отправил меня вслед за рукой вглубь мутного зазеркалья.

Глава 5

Я летела по тоннелю. От шока не слишком хорошо соображала — орала и активно дергалась. Мне бы расслабиться и красиво планировать, но нет. Я упорно растопыривала руки и сучила ногами, пытаясь дотянуться до стенок и хоть как-то затормозить.

К тому же меня начало жутко мутить. Вестибулярный аппарат у меня всегда был никудышный. И чем дальше я летела, тем сильнее подступала тошнота, а в голове одуряюще звенело. Еще я на все лады костерила Аметиста Вольдемаровича, резонно подозревая его в причастности к моему нынешнему положению.

Тоннель закончился резко, без каких-либо намеков в виде света в конце. Он просто оборвался, и я плюхнулась вниз. В чьи-то удачно подставленные крепкие руки.

Тошнота и звон в моей бедной голове к тому моменту достигли просто невероятных размеров. Поэтому, когда надо мной склонилось самое красивое мужское лицо, которое когда-либо существовало, я сразу сообразила, что это причуда моего помраченного сознания. Ну, не бывает у людей таких идеальных лиц и таких нереально зеленых глаз.