Сказка старого эльфийского замка
Шрифт:
Впрочем, Корр-то в доме у старосты и не появлялся почти совсем — мотался между столицей и замком, следя за ремонтными работами, закупая строительные материалы, а потом и мебель. И Лилейка с диной Водяной, которым как бы тоже предписывалось за девочкой приглядывать, все дни в Силвале пропадали, спеша привести его в надлежащий вид. Руководили деревенскими женщинами — где что помыть, что вычистить или прополоть надобно. А бабка Росяна, старенькая уж совсем, после дороги-то, натрясясь в карете, сама немного прихворнула по началу, а как в себя-то пришла, так уж и следить не за кем не пришлось — Лисса давно компанией обзавелась и дел разных интересных себе понаходила. Так графская наследница на все лето и оказалась
Первым приятелем ее, как ни странно, стал Вербен. Да, тот самый парнишка, что в самый первый день провожал их с Корром до замка. Кстати, он оказался действительно Вербеном, как бы и не хотелось ему зваться другим, более мужественным или хотя бы нейтральным именем.
А получил он свое ненавистное имечко так: мать его, родив восьмерых сыновей, и будучи на сносях девятым ребенком, вся извелась, что у нее, горемычной, все парни да парни родятся, а ей ведь так доченьку хочется! И придумала она себе, что если все время, пока в тягости будет, станет нерожденного еще младенца женским именем называть, то тогда у нее долгожданная девочка и появится. Так и пошло: «-Вербенка, лапушка моя!», — ласково поглаживая округляющийся живот по несколько раз в день, говорила женщина, томясь в ожидании долгожданной доченьки; «— Вербеночка, ох, деточка моя ненаглядная, что ж это деется-то!», — это когда поясницу нещадно прихватывало и сил не было разогнуться; «— Спи Вербенушка, красавица-доченька моя», — когда младенчик ночью сильно пяточкой под ребро бил. Так что, ко времени родов все уж и привыкли — и муж-отец, и сыновья-братья, и даже соседи и родственники, что новорожденного в их семье Вербеной зовут. Ну, и вот… родился он — Вербен… значит.
Эту немудреную историю знал в деревне каждый и как-то так, почти привычно для всех, многие над мальчишкой посмеивались. Оно, может, и привычно… и для всех… и даже не со зла, но для самого-то парня — ой, как обидно!
Но, возможно, именно поэтому, что жить он был научен и среди насмешек, мальчик оказался более свободен в общении — меньше задумывался, что о нем скажут, да подумают. Так что и тогда, когда они только въехали в деревню всем своим разномастным кортежем, и он единственный из всей деревенской ребятни не побоялся проводить господ до замка, так и теперь, когда они вынуждены были на время поселиться в деревне, именно Вербен особенно не терялся рядом с ними.
А те — остальные, да как тогда, когда в первый раз девочку-госпожу увидели — рты пораскрывали и замерли в отдалении, так и сейчас, когда ей пришлось с ними бок о бок жить — сторонились боязливо, но шушукались не скрываясь.
Так что, на следующий день, когда Лисса поднялась утром с постели и Корра нигде в доме и его окрестностях не обнаружила, а на вопрос к дину Фазну о своем опекуне получила ответ, что: «— Дык, господин еще с зарей мужиков загнал дорогу к замку чистить, а сам в город подался», она и столкнулась с Вербеном.
Ну, ни то что бы столкнулась… парень сам, понятное дело, во дворе дома старосты оказаться никак не мог. Но те двое мальчишек, которые там находились, на все вопросы Лиссы, кроме стеснительных «пык» да «мык», ничего вразумительного ответить не могли. И пришлось ей идти по деревни и выглядывать в других дворах кого поразговорчивей.
Впрочем, на ее счастье далеко ей идти не пришлось — уже, считай, за следующим забором возле колодца она разглядела знакомого темноволосого вихрастого пацана, что накануне провожал их к замку. Тот ее надежды, что найдется все-таки кто-то более разговорчивый, чем чрезмерно впечатлительные сыновья дина Фазна, оправдал — обратился к ней сам, когда перелив воду из одного ведра в другое и развернувшись, увидел ее.
— Чё госпожа хотела? — не очень вежливо спросил он девочку, но поклон все же изобразил.
— Проводи меня
— Я матери помогаю, — как-то укоризненно, как малому ребенку объясняют, ответил ей Вербен. — Она у меня, чей не молодка уже — без моей помощи не обойдется.
В общем-то, Лисса понимала, что если и дальше будет разговаривать в категорически-приказном тоне, то парень никуда не денется — оставит свои ведра и поведет ее туда, куда она скажет. Но что-то задело ее в словах Вербена. Возможно, подразумевающаяся под описанием его действий забота о матери или то, что своим тоном он дал понять, что ей — девочке из графской семьи, такое понимание, как эта самая забота, недоступно в принципе…
Лиссе стало обидно и… тоскливо от его слов. Бабкины капельки, которыми ее пичкали до вчерашнего дня, постепенно развеивались в своем действии. Вспомнилось вдруг, что с похорон отца прошло всего-то ничего, а матери у нее… и не было считай, да и Корр, который в ее восприятии был эдакой ниточкой привязывающей к ней прошлое, и до сегодняшнего утра неотлучно находящийся рядом, куда-то делся. И такое тянущее чувство одиночества на нее накатило, что захотелось, что бы хоть кто-то отнесся к ней по-доброму, пусть даже с такой вот покровительственной заботой, но чтоб именно к ней… чтоб был человек рядом, который сделает для нее что-то не по приказу, а просто по просьбе — из душевного расположения.
И пришло откуда-то понимание, что если хочешь от человека чего-то получить, то… как бы… надо и ему что-то дать. А в конкретном случае — хорошее доброжелательное отношение.
— А когда закончишь, отведешь? — уже без гонора спросила она.
— Отведу, — тоже без претензии и упрека в голосе просто ответил парень. — Проходите госпожа, на солнышке вот посидите пока, а я вам сейчас молока и пирогов вынесу.
Во дворе, правда, Лисса одна не осталась, и пройти в дом подождать — тоже отказалась, а вышла туда, откуда весь большой огород был как на ладони. И усевшись прямо на траву, постелив под попу все равно ненужный на таком солнце камзол, принялась наворачивать сладкие пироги с малиновым вареньем и разглядывать открывшуюся ей картину.
В общем-то, то, что она наблюдала, никакого сокровенного смысла, редкости происходящего, или хотя бы какого-то мало-мальски достойного интереса ни для кого не представляло. Ни для кого — конечно, но не для графской дочери! Вот скажите на милость, когда бы и где она могла наблюдать, как простая селянка огород поливает? Как минута за минутой — более часа, не останавливаясь и не отвлекаясь, маленькими шажками продвигается женщина вдоль грядок и понемногу плескает воды из ведра под какие-то мелкие кустики. Как сын ее, раз за разом бежит вдоль этих самых грядок поднося ей полные ведра, а потом спешит обратно к колодцу с пустыми… а тем временем солнце неумолимо поднимается все выше, припекая голову все сильнее…
В какой-то момент Лисса не выдержала и, не задумываясь насколько смешной вид будет иметь, достала из кармана носовой платок и накинула на голову. И совсем уж машинально… прилегла, когда разморенное жарой на самом солнцепеке и непривычное к столь раннему подъему тело запросило примостить его в более расслабленную позу.
Проснулась она от того, что рядом с ней кто-то потихоньку разговаривал:
— Вот ведь беда-то! — тихо, придушенно как-то, воскликнул женский грудной голос. — Что ж теперь будет-то, скажут ведь, что это мы не уберегли госпожу! Вон как раскраснелась — это ж от солнца, а у нее вишь какие щечки-то нежные. Это тебе не наши девки, к полю привычные, у них-то давно уж мордахи пообветрились! — все продолжал журчать над ней тихий причитающий голос.