Сказка старого эльфийского замка
Шрифт:
А вот звуки, привлекшие Лиссу, опять послышались из соседнего окна. Так что девочка, перекинув косу на спину, аккуратно двинулась по карнизу.
Первое окно, к которому она подошла, как оказалось, было прикрыто плотно, и она вынуждена была двинуться дальше, туда, где ее путь преграждал парапет балкона. А добравшись до него, Лисса недолго думая, легко перевалилась через ограждение и подкралась к двери. Вот она-то и была открыта.
Тяжелые шторы никто, похоже, и не думал сдвигать, и лишь кружевные оборки слегка колыхались на ветерке, давая тем самым неплохой обзор комнаты.
Ну, как неплохой… луна, она ведь рисовальщица особая, любит теням черноты добавлять, цветам, что родны ее серебристому свету, особую звучность придавать, а вот яркие
Изголовье ложа упиралось в стену, но вот женщина на нем лежала поперек, открывая взгляду падчерицы и свое лицо, и тело, неприкрытое ничем и вроде даже мерцающее влагой в серебряном свете, льющемся из окна. Голова ее почти свесилась с края, отчего длинные волосы стелились по полу, светлыми змейками, выделяясь на кажущимся сейчас почти черным, но на самом деле бордовом ковре. А вся ее поза — в общем, была странной и крайне неудобной, на взгляд девочки: руки расставлены в стороны, кулаки напряженно сжимают смятые простыни, спина выгнута, а зад вздернут вверх. И при всем при этом она мерно раскачивалась, как будто была на качелях.
В следующий момент, когда девочка уже было задалась вопросом, что же заставило женщину так изогнуться, ту тряхнуло сильно, и она от этого протяжно застонала. Лисса оторвала взгляд от исказившегося болью лица мачехи и вгляделась в темноту за ней. А там, оказывается, находился какой-то мужчина, просто в резкой черноте тени, отбрасываемой складками балдахина, его смуглое тело было почти невидно, в отличие от молочной белизны мачехиного. Но присмотревшись повнимательней, девочка заметила, что это именно мужчина пихает ненавистную мачеху под ее оттопыренный зад, издавая этим те услышанные ею звуки, толи ударов, толи глухих шлепков. Был ли этим мужчиной Корр или кто-то другой, тайно пробравшийся в гостевую спальню, Лисса разобрать не могла. Да, собственно, и что он делал конкретно — тоже.
Тут женщина опять застонала и Лисса машинально перевела взгляд на ее лица, а та… улыбнулась. Да так довольно, что девочка вдруг поняла, что той совсем и не больно, а наоборот — она переживает несказанное наслаждение. А та и подтвердила это, заговорив излучающим довольство бархатным прерывающимся голоском:
— Мой сладкий птенчик… когда хочешь, ты можешь быть так мил… скажи, доставь мне еще больше удовольствия… тебе ведь тоже хорошо со мной?…
— Да… госпожа графиня…
Голос был опекуна. Лисса пораженно отпрянула от щели в занавесях и прижалась спиной к стене. Ноги отказались держать ее, и она сползла вниз, только и чувствуя затылком шероховатость прохладных кирпичей под ним. И уже сидя уткнула в ладони лицо, потому как чувств может и не было, но вот слезы все же вознамерились убежать из глаз, а обиженный всхлип вырваться изо рта.
Возможно, если б девочка так старательно не пыталась уговаривать себя, что она ничего не чувствует, и не приняла бы с ходу, как истину, что опекун предал ее, то возможно в ответе мужчины она бы и расслышала звучание озлобленной покорности. Но нет, не поняв, что за действо вообще перед ней развернулось и, не имея пока представления о том, что в жизни не всегда все выглядит таким, каким является на самом деле, Лисса уж тем более не смогла распознать и настроений звучащих в голосе мужчины.
А в комнате уже не только стонали, но и пыхтели, и вскрикивали, да и стучали так, что казалось еще немного и кровать развалиться. Ну… развалиться — не развалиться, но обозленной девочке очень хотелось, чтоб так и было!
И она еще раз, не вставая с пола — на четвереньках, подобралась к балконному проему и в ожидании, когда рама балдахина рухнет и треснет ее обидчиков… желательно по башкам, снова заглянула в комнату.
А там картинка изменилась. Теперь Корр был тоже неплохо виден.
Вот только понять, что в этом странном процессе могло доставлять такое удовольствие, что двое взрослых людей совершенно не владея собой, корчили страшные морды и издавали смешные звуки, девочка понять не могла. Впрочем, ею владели обида и злость, потому докапываться до непонятных ей переживаний она и не пыталась. С тем и направилась обратно — в свою спальню.
А перебравшись через подоконник, опять зло побила ни в чем неповинную, но привыкшую уже ко всему, подушку, пихнула было и кровать, но получив в от нее в ответ по босой ноге, в психе завалилась на перину. И стала в запале придумывать для ненавистной мачехи подходящие ей прозвища. Так, кроме «крысы», та теперь прозывалась еще и «гадюкой», и «паучихой», и «разжиревшей глистой». Потом попыталась было придумать что-нибудь подходящее в свете новых событий и для опекуна, но почему-то не выходило. Но расстроится еще и по этому поводу девочка не успела — в зарослях кустарника, что прижились подле полуразрушенной крепостной стены, запел соловей. Да так славно и сладко, что Лисса заслушавшись, на несколько мгновений забыла и свои обиды, и злость, и мечты о мести.
А придя в себя, уже и почувствовала себя лучше, да и рассуждать смогла спокойнее.
И вот эти, более гладкие суждения, и навели ее, наконец-таки, на интерес — чем же именно занимались взрослые в мачехиной спальне? В другое-то время, как и всякого ребенка, стоящего на пороге взросления, подобная сцена заинтересовала бы Лиссу сразу. А вот сегодня, за всеми другими переживаниями, она, считай, и не привлекла ее внимания как таковая. Но теперь — вот, вспомнилась…
А еще вспомнилась и другая подобная картинка… как котик с кошечкой по весне также… игрались. Вот только сегодня, когда девочка увидала при такой же игре людей, ей простой забавной потасовкой это действо не показалось.
И ведь как похожи-то были с виду! В смысле кот с кошечкой и мачеха с Корром. Правда, кот держал кису за загривок зубами… но, с другой стороны, мужчина скалился так, всего в пол локте от женского затылка, что, похоже, было, что тоже готов вцепиться в него. А уж мачеха, чисто та кисуля была, распластавшаяся и довольно муркующая под котом, пока тот топтался по ней и жамкал зубами.
Вот только у кого бы спросить обо всем, об этом, Лисса пока не знала.
Но поразмыслив, вспомнила, что тогда, когда они наблюдали эту кошачью парочку и Дымянка, самая младшая и непосредственная из них, спросила Верба, тыча пальчиком в пушистый клубок:
— А что это котики делают?
И вот он сначала от этого вопроса… ага, растерялся и смутился. И только потом уверенно, напустив на лицо равнодушия, ответил:
— Дык, играются просто!
«— Вот к нему и пойдем за ответами!» — довольно решила Лисса, вглядываясь в небо за окном, не подступает ли еще по нему заря.
А когда с Мира только схлынули заревые краски, и все вокруг приобрело родные цвета, девочка уже шла по улице их деревни. А вон и высокий большой дом старосты и дина Ледяна открывает ворота, чтоб выпустить к бредущему мимо стаду и свою скотину. И следующий дом, пониже и попроще, и… о, да, темная вихрастая голова Верба во дворе видна.