Сказка Востока
Шрифт:
Эпилог
«Из всех различных видов искажения истины воображением нет ни одного, который бы сделал так много вреда, как преувеличенное уважение к прошедшим временам».
(Г.Т. Бокль)
Хотелось этот эпиграф, а может, и надо было бы поместить в самом начале повествования, да что-то Перо, оно, конечно же, лучше знает, вписало здесь. Это, видимо, оттого, что Перо пощадило меня, ведь я историк, живу «прошедшими временами».
Самому стыдно вспомнить, и нечего оправдываться, мол, молод был, навязали. А ведь моя кандидатская диссертация называется «Роль большевиков Северного Кавказа в победе над деникинцами».
Представляете, кто-нибудь случайно найдет мою работу через тысячу лет и скажет: «По данным летописца (может, и имя упомянет) был такой народ — большевики на Северном Кавказе, так они в середине двадцатого века отбили варварское нашествие племени деникинцев, что с севера пришли».
Так это лишь кандидатская. А я, глубже развивая данную тему, уже заканчивал докторскую, как — «бах!», и такой страны, как СССР, нет, коммунистов нет.
Кстати, каюсь, я сам был комсомольцем и коммунистом, и с каким рвением я служил делу коммунизма, с таким же рвением боролся против. Ведь с распадом СССР в маленькой Чечне, что на Северном Кавказе, началась революция, народно-освободительная борьба, которую я всей душой поддержал.
До сих пор не знаю, то ли я струсил, то ли прозрел, да вскоре понял, что эта «революция» и «борьба» ведут совсем в другую
сторону, как мне казалось (и я до сих пор так думаю), — в пропасть.
Я отошел от революционеров, а вот мои сыновья, зараженные лживыми лозунгами, пошли дальше, они вооружились не только революционным, но и религиозным фанатизмом. В итоге, отвернулись от меня.
Это была трагедия не одной семьи, а всего народа, но и она ничто, ибо вскоре началась ожидаемая война между Чечней и Россией. Как тяжело было ее пережить. Чечня, вроде бы, победила. В семье потерь нет. И я где-то счастлив, ведь я остепенен, историк. И пусть зарплата нищенская, а наука бессмертна, и я занимаюсь любимым делом — написал две работы: «Россия и Чечня: поиск компромисса» и «Северный Кавказ на перепутье веков и конфликтов».
Не знаю, найдут ли данные труды через тысячу лет, а вот в Москве, в Российской академии наук нашли, и вскоре меня пригласили. Эта поездка, как некий отчет, описана в прологе. Пролог, это, конечно же, претензия на литературу, где возможен вымысел, а не строгая история. А мне так и хотелось, ибо я после этой поездки заразился личностью Тимура и последствиями его нашествия на Северный Кавказ. А интуиция литератора, которая развилась у меня в работе с материалами первоисточников, помогла понять, что личные летописцы Тимура в основном были поэты, а не историки, к тому же придворные, карманные, и вряд ли они были всегда объективны. А других-то нет. И чтобы расшифровать эту летопись, надо самому тоже поэтом постараться стать, по крайней мере посмотреть на все с романтических позиций. Что я сделал, когда вновь приехал в столицу и попросил моих новых знакомых — ученых Калмыкова и Новопалова — помочь мне в исследовании.
Я такого и предвидеть не мог — мне была оказана колоссальная поддержка. В гостинице Российской академии наук, в самом центре Москвы, мне был выделен отдельный номер со всеми удобствами. Все библиотеки и архивы рядом. К тому же приняли на работу и, что самое важное для тех лет, временно прописали в Москве, а иначе чеченцу в столице очень трудно.
Ну, казалось бы, наслаждайся жизнью — ищи, твори. Так оно и было почти что около двух лет. Да я сам все испортил.
То, что будет и должна быть вторая чеченская
И война началась в Москве — стали взрываться жилые дома в столице. Обвинили чеченцев. У меня в номере был обыск — ничего. А потом, каюсь, я был пьян, и вновь с проверкой милиция. Я стал грубить, рукоприкладствовать, тюрьма.
Мое заключение длилось столько, сколько и война в Чечне.
О дальнейшей жизни в Москве не могло быть и речи. Я вернулся в родное село. Мой дом полуразрушен, и я уже знал — почти что одинок, а меня, наверное, тюрьма спасла. И до сих пор не знаю, кто сохранил и как, но мои записи, мой архив по исследованию Тимура здесь, весь в пыли, в гари, мышами с краев прогрызен, но цел, аккуратно перевязан, в углу, словно никому не нужен. А как меня это спасло. Окунулся в прошлое, нового ничего нет. Так что свое горе забыл. Да вот одна беда — на свои же выводы стал иначе смотреть, стал все переделывать, переписывать. И, когда понял, что все для диссертации почти готово, поехал в Москву.
Столицу России не узнать — блеск, чистота, люди богатые, ухоженные, красиво одеты. А сколько иностранных дорогих машин! И всюду «банк», «казино», «ресторан», «страховая компания», «салон красоты», восстановленные храмы, музеи, старинные особняки, прекрасные памятники. И как за столь короткий срок Москва могла так преобразиться? Сейчас очень модно говорить «гламур». А такого слова даже нет в русском словаре, есть «глянец». Это точно не ко мне, и я пошел к знакомым местам.
Высотное здание Российской академии наук. Стоит так же величаво, неприступно. Только и здесь много нового: чисто, больше молодых, энергичных людей. А к зданию не подойти — столько машин, тоже заморских, и мощная военизированная охрана, меня даже не подпустили. Зато издалека «лабиринт» на крыше видать, но и он не тот — золотом блестит, сверкает; глянец либо гламур.
Я уже знал, что моего замечательного учителя-тимуроведа Новопалова Олега Кузьмича уже нет. Я побывал у супруги с соболезнованиями, и она подсказала телефон Калмыкова Ивана Силантьевича, а заодно поведала, что сын последнего выбился в большие люди, и сам Калмыков ныне восседает в какой-то богатой фирме.
Калмыков меня вначале не узнал, а потом засмеялся в трубку:
— Я как раз должен быть вечером в РАН, жди меня. Боже, даже люди в Москве изменились. Я бы Калмыкова не узнал, если бы не он меня. Шикарный лимузин и все остальное, а сам, действительно, помолодел, и на мое удивление:
— А что? Ха-ха-ха, фитнес, питание, массаж, операции — подтяжка, волосы посадил, ну и прочее-прочее. Ну, — вздыхая, он осмотрел меня, — ладно, пошли, чеченская наука. Он со мной, — как пароль процедил Калмыков, и меня в Академию пропустили.
— Так, мне к вице-президенту, по делам, — уже в лифте говорил Калмыков, — а ты — на третий этаж, в ротонд, пообщайся со своим другом.
Скоростной лифт бесшумно ушел, а я бы вновь заблудился в лабиринте здания, да всюду стрелка «ротонд».
Большой, светлый павильон, и ни души, лишь бюсты. Я его сразу узнал, хотя, конечно же, это не оригинал. Правда, тоже под стеклом, и табличка: «Тимур — выдающийся полководец, правитель (1336–1405)».
Эта бронзовая копия не вызвала никаких чувств, только странную мысль. Здесь еще бюсты стоят, в том числе и Петра Первого. Но они отдельно, в глубине, как бы в почете. А вот Тимур прямо у входа, и, что удивительно, первая — обезьяна, потом неандерталец и далее — эволюционный ряд Дарвина, и, под конец Тимур, а за ним Улугбек. Это все отдельно, для меня стало символично. И пока я об этом думал, появился Калмыков, и я сходу спросил, почему так.