Сказка зимнего Синегорья
Шрифт:
Притомившись прыгать по сугробам, Снежка огляделась, пытаясь понять, куда ее привела козья тропа и волшебный туман. Ели, украшенные сверкающим снегом, строгими стражами замерли вдоль тропинки, которая вела в сторону поселка, и девушка, уже немного продрогнув, решила пойти по ней, недоумевая, кто же протоптал ее в этих диких местах.
Впрочем, неважно. Возможно, это Морозко помогает в дороге.
И словно в подтверждение этих мыслей, налетел игривый шальной ветерок, неся на своих невидимых холодных крыльях снежинки — крупные, ажурные, они так были прекрасны, что сердце в груди останавливалось. Так бы век целый стояла Снежка посреди заметенной поляны в свете ярких звезд и любовалась дарами зимней ночи. Ледяные прикосновения ветра ласкали, дарили покой и нежность, и казалось, это
Ничего, скоро они свидятся, скоро обнимет он ее по-настоящему, прижмет к груди широкой да поцелует так, что выстынет все в ней от счастья. Не будет больше ничего — кроме зимы и белоснежных просторов Синегорья. И забудет она навсегда о прошлой жизни. Хорошо это или плохо — не ей судить. Но сердце на части рвать — не дело. Тяжело будет жить, помня все и веря, что ещё вернешься…
Идти дальше было удивительно легко, несмотря на то, что тропинка слишком узкой сначала показалась. Снежка вскоре добралась до Шубиной, но отчего-то вышла не со стороны Медведь горы, а от Первомайки — как раз там домик Марейки стоял. Задумчиво поглядев на огонек свечи, что дрожал за темным окошком, девушка решила заглянуть к двоюродной бабке. Когда еще удастся повидаться? Да и наверняка ждет старуха ее, интересно же про мир Иной послушать, куда и сама она в юности попала.
И Снежка поспешила, то и дело проваливаясь в глубокий снег, который тут чистить было некому, к невысоким воротам. Войти во двор смогла не сразу — калитка никак не открывалась, сугробы намело, они и мешали, и Снежке пришлось найденной возле забора штакетиной убирать от ворот наносы.
Двор встретил ее тишиной и нетронутой белизной снега, который поднимался до верхних ступенек крыльца, покосившегося и старого. Крыльцо скрипело, половицы стонали, но вот и тепло сеней — там Снежка осторожно обошла сундук с наваленным на него хламом, а едва коснулась ручки на дверях, как те сами распахнулись, и на пороге застыла радостная улыбающаяся Марейка.
— Неужто вернулась? — всплеснула она руками и бросилась Снежку обнимать. — Я же своими глазами видела, как ты в санях над городом промчалась. Красивая, сверкающая от самоцветов и снега на одежде…
В ногах старухи путался кот, громко мяукал, терся то об нее, то об Снежку, которую Марейка расцеловывала. Девушка вывернулась со смехом, схватила кота, поглаживая его пушистую шерсть, пахнущую дымом.
— Чайком угостишь? — спросила с прищуром у Марейки.
— Угощу, доча, угощу, — старуха пошла к печи, доставая из нее пирог с рыбой. Тут же запахло чудесно так, и корочка дымящаяся лопнула, едва Марейка коснулась ее ножом. — Как же тебе живется-то в лесу зимнем? Не обижает тебя Мороз Иванович?
— Хорошо живется, Морозко добрый очень и щедрый… столько нарядов надарил, украшений! Я таких колец да сережек, венцов и браслетов самоцветных даже в музее никогда не видывала. Все сверкает, все изящное такое, в завитушках серебристых, как морозные узоры на стеклах!.. — Снежка с котом в обнимку удобно устроилась на табуретке, поджав под себя ноги. — Правда, пока к вам шла, столько всего приключилось — и в прошлое попала, и видела, как стары люди жили, и русалок встретила по дороге, и полоза… а ещё меня Хозяин золота похитил перед свадьбой-то. Вот страху там натерпелась… Слышала про него?
— Как же не слышать? — старуха налила чаю, села напротив, подперев кулаком голову, задумчиво в окошко уставилась. — Мне еще мать про него сказывала. А я вот что помню — жил у нас сосед, Митяй Федоров, так его малец все болтал про дивный народ без умолку… Слишком он любопытничал, все деда спрашивал о том, кто клады зарывает, кто их хранит от злых людей, кто создает все эти камушки самоцветные да золотые россыпи, которые потом людям достаются… да правильно ли, что люди лезут в кладовые гор, правильно ли, что берут без спросу то, что не им принадлежит. Странные разговоры для мальчонки, взрослые хмурились, когда он песни свои заводил, не нравилось им, что ребенок такие вещи говорит.
Потемнела лицом Марейка, окошко плотно занавесила, будто испугавшись, что разговорами про нечисть привлечет к дому анчуток да шишиг лесных.
Снежка молчала, не торопила, чувствовала, что нужно выслушать старуху, не зря она этот разговор затеяла, да и могло пригодиться все то, что Марейка расскажет — кто-то же преследует ее с тех пор, как позвал Морозко замуж, по всему Синегорью следком ходит, не хватало еще снова оказаться в золотом мире подземном.
А Марейка, убедившись, что другие окна тоже закрыты, заперла двери, накинув щеколду, кряхтя, вернулась к столу, отпила чаю, потом продолжила:
— Так вот… малец этот, Федюнька, все спрашивал про горных духов, и глаза его становились бедовыми, с отблесками злой зелени, когда слушал он байки старух соседских да деда своего, тот, помню, хорошим рассказчиком был. Мы все детворой вокруг него собирались, когда выходил он на завалинку погреться на солнышке да начинал байки травить. Отец Федюньки, как подметил, что с малым неладно, вскоре запретил с ним о нечистых говорить, в церковь водил… да ничего не помогло. Мальчишка стал часто в лес убегать, на скале полюбил сидеть, глядя на долину внизу, где поселок строился, тогда еще тут заводик небольшой стоял, вокруг него домишки и тулились… и вот однажды Федюнька вернулся и стал про Хозяина Золота расспрашивать — кто таков да как живет, говорил, что видел старика под землей, что звал дух его. Мать Федюньку со двора с тех пор не пускала, глаз не сводила, а все едино не уберегла. Я видела, как огромный сундук, украшенный самоцветами, появился на траве, как мальчонка к нему подошел, наклонился, и тут как толкнули его — крышка и захлопнулась. Мне никто не поверил, а мать его умом тронулась, все ходила, болезная, криком кричала, звала сыночка. Дед его отправился в горы, вину свою чувствовал — это ж он первым ему байки всякие травить начал, вот и думал, что ежели не это, не приманил бы дух мальчика. Старик тоже не вернулся — нашел ли внука, не знаю, может, сорвался со скалы или в речке утоп, у нас с той стороны горы всегда водовороты были. Да… только смотри, сколько людей сгинуло… Осторожнее ходи, Снежанна, мы на самой горе живем, раскрыться она не только на вершине может, если мальчишку уташшил злобный тать посреди бела дня, то и тебя может попытаться… Ночевать останешься у меня, по темноте и вовсе жутко ходить, нечисть шалит. Еще и ночь сегодня дивная, когда что угодно случиться может… Бабушка твоя волноваться не станет… ты теперь не совсем обычная, о том, где бываешь да когда возвращаешься, никому не дано будет знать, да только казаться станет, что все как обычно… пока совсем не уйдешь на Ту Сторону. Тогда о тебе и забудут, иначе никак.
— Я потому так легко на Ту Сторону и ушла? Потому что ночь волшебная? — Снежка допила чай и потянулась — устала она, с Татьяной ведь столько дорог исходили, столько гор облазили. Казалось — неделя прошла с тех пор, как упал клубок на половицы ледяной избы Морозко, в путь призывая. На самом деле лишь несколько часов — если мерить привычной мерой. Не верилось даже Снежке, что совсем недавно плясала на собственной свадьбе. После того, как она оказалась в Шубиной, будто вспять время вернулось, и вот она снова обычный человек, и нет никакой сказки, никакого Морозко.
Но тут закололо что-то на запястье, Снежка рукав свитера откатила и с удивлением увидела, что по руке вьется белый морозный узор. Иней сверкал и искрился, заставлял прикрывать глаза — так блестели виньетки, будто нарисованные серебрянкой прямо на коже. Девушка попыталась стереть — не получилось. Но раздражения или боли не было, наоборот, приятно было смотреть на цветы и листочки, в узоре спрятанные. Красивый он был больно.
— Это тебе, Снежанна, Мороз Иванович о себе напоминает, — усмехнулась старуха, увидев на запястье внучки браслет этот дивный. — Ложись, отдыхай, утро вечера мудренее… И не думай о плохом, не зови беды-злосчастья… А ежели захочешь домой, так я всегда тебя к людям проведу, пока жива я, буду хранить прореху эту между мирами, через которую ты пришла. И ничего плохого сюда не пущу, не будет нечисти хода в наш поселок…