Сказка
Шрифт:
— Кажется, осталось еще четверть фунта, hein [86] ? — спросил он, заглядывая внутрь. — Продайте ее мне, и я дам вам три тысячи долларов наличными. Боудичу не говорите. Назовем это комиссионными.
«Назови это тем, что можешь держать у меня над головой», — подумал я. Но все равно поблагодарил его и застегнул клапан.
— У вас есть чек для меня, верно?
— Да.
Чек лежал в кармане его старого свитера. Он был из чикагского отделения банка ПНК на Белмонт-авеню, выписан на имя Говарда Боудича на сумму семьдесят четыре тысячи долларов. В графе напротив подписи Вильгельма
86
Верно? (нем.)
— Он упрямый старик, который отказывается идти в ногу со временем, — сказал Генрих. — Часто в прошлом, когда мы имели дело с гораздо меньшими суммами, я давал ему наличные. В двух случаях — чеки. Однажды я спросил: «Разве вы не слышали об электронном депозите?» И знаете, что он ответил?
Я покачал головой, но мог догадаться.
— Он сказал: «Не слышал и не хочу слышать». И теперь он в первый раз послал zwischen gehen — эмиссара — потому что с ним произошел несчастный случай. Я бы сказал, что у него нет никого в целом свете, кому он мог бы доверить такое поручение. Но вот ты здесь. Мальчик на велосипеде.
— Да, я здесь, — сказал я и направился к двери, ведущей обратно в пустой еще магазин, где он потом выложит товар — а может, и не выложит. Я почти ожидал, что дверь будет заперта, но это оказалось не так. Вернувшись туда, где был виден дневной свет, я почувствовал себя лучше. Но и это помещение казалось неприятным из-за запаха старой пыли. Похожим на склеп.
— Он вообще знает, что такое компьютер? — спросил Генрих, следуя за мной и тщательно запирая дверь в заднюю комнату. — Держу пари, что нет.
Я не собирался втягиваться в дискуссию о том, что мистер Боудич знал, а что нет, и просто сказал, что был рад с ним познакомиться. Это было неправдой. Я с облегчением увидел, что никто не украл мой велосипед — выходя из дома тем утром, я был слишком занят другими вещами, чтобы вспомнить о велосипедном замке.
Генрих взял меня за локоть. Я обернулся и теперь все-таки увидел внутреннего Долговязого Джона Сильвера. Для полноты картины ему нужен был только попугай на плече. По словам Сильвера, его попугай повидал не меньше зла, чем сам дьявол. Я догадывался, что Вильгельм Генрих тоже видел много зла — но вы должны помнить, что мне было семнадцать, и я по шею увяз в вещах, которых не понимал. Другими словами, я был напуган до смерти.
— Сколько у него золота? — спросил Генрих низким, сдавленным голосом. Его будто бы случайное использование немецких слов и фраз показалось мне наигранным, но именно теперь он действительно говорил, как немец. И не очень приятный немец. — Скажите, сколько и где он его берет. Я сделаю так, чтобы вы об этом не пожалели.
— Я лучше пойду, — сказал я и пошел.
Наблюдал ли Кристофер Полли, как я сел на велосипед и уехал с оставшимися золотыми гранулами в рюкзаке? Я бы его не увидел, потому что оглядывался через плечо на бледное лицо Генриха, маячившее за табличкой «ЗАКРЫТО» на пыльной двери его магазина. Может быть, это было лишь воображение — вполне возможно, — но мне казалось, что я все еще вижу жадность на его лице. И я его понимал. Я вспомнил, как опустил руки в это ведро и позволил гранулам просыпаться сквозь пальцы. Не просто жадность — алчность.
Как в истории о пиратах.
Около четырех дня к дому подъехал фургон с надписью «БОЛЬНИЦА АРКАДИЯ»
Ав! Ав! Ав!
Это было не рычание пса-монстра, который когда-то напугал Энди, а такой жалобный и человеческий крик, что у меня сжалось сердце. «Ты вернулся! — говорили эти звуки. — Слава Богу, а я думала, ты ушел навсегда!»
Мистер Боудич протянул к ней руки, и она подпрыгнула, обхватив лапами его вытянутую ногу. Он поморщился, потом засмеялся и погладил ее по голове.
— Да, девочка, — промурлыкал он. Мне было трудно поверить, что он мог издавать такой звук, даже когда я его слышал, но он это сделал — этот ворчливый старик мурлыкал. В его глазах стояли слезы. Радар тихо поскуливала от счастья, ее большой старый хвост мотался взад-вперед.
— Да, девочка, да, я тоже по тебе скучал. А теперь отойди, а то ты меня убьешь.
Радар послушно отскочила и потрусила, вывалив язык, вслед за инвалидным креслом, которое Мелисса катила по дорожке.
— Пандуса нет, — сказал я. — Извините, я его сделаю, посмотрю в сети, как это делается, в сети есть все, — я лепетал эту чушь и, казалось, не мог остановиться. — Думаю, все остальное более-менее готово…
— Мы наймем кого-нибудь, чтобы установить пандус, так что не суетись, — прервал мистер Боудич. — Тебе не нужно делать все самому. Одно из преимуществ статуса помощника — это делегирование задач. И спешить некуда, я ведь нечасто выхожу из дома, как ты знаешь. Ты позаботился о нашем деле?
— Да. Сегодня утром.
— Хорошо.
Мелисса сказала:
— Вы двое вполне сможете поднять это кресло по ступенькам, вы ведь здоровые парни. Что ты об этом думаешь, Херби?
— Без проблем, — сказал санитар. — Верно, приятель?
Я сказал «конечно» и встал с одной стороны кресла. Радар вскарабкалась на ступеньки до середины, остановилась, когда задние лапы подвели ее, но потом снова включила передачу и прошла остаток пути. Она смотрела на нас сверху вниз, постукивая хвостом.
— И кто-то должен починить дорожку, если он собирается ею пользоваться, — сказала Мелисса. — Это хуже, чем грунтовая дорога в Теннесси, возле которой я выросла.
— Готов, приятель? — спросил Херби.
Мы подняли инвалидную коляску на крыльцо. Я порылся в ключах мистера Боудича и наконец нашел тот, который открывал входную дверь.
— Слушай, — сказал санитар, — я не мог видеть твою фотографию в газете?
Я вздохнул:
— Наверно. Мы с Радар, вон у той калитки.
— Да нет, в прошлом году. Ты забил победный тачдаун в Индюшачьем кубке. За пять секунд до того, как закончилась игра.