Сказки Бернамского леса
Шрифт:
— Ну, уж нет! — Блодвейт топнула ногой. — Он будет моим, во что бы то ни стало, но я не коснусь его!
Она вышла на середину зала и принялась танцевать с легкостью весеннего ветра, что колышет лепестки первоцвета. Сиды расступились, давая своей госпоже место, а затем слились в бурлящем водовороте хоровода.
— Что же ты стоишь, герой? — крикнула она Ойсину. — Сыграй мне, сыграй, так как не играл ранее, ведь этот танец я дарю тебе!
Фений отпустил руку Ападев и взялся за лютню. Никогда раньше он не играл так бойко и страстно,
Блодвейт никогда не отвергали. Сида не знала значения слова «нет». Впервые в жизни ее вниманием пренебрегли, и ответ последовал незамедлительно. Не смея напрямую навредить человеку, она разразилась весенней бурей. Гудел Бернамский лес. Скрипели вековые дубы. Хлесткий дождь бил по цветам и травам. Обвалились склоны лесного ручья, помутнела прозрачная вода.
На следующий день Ападев не пришла, осталась расчищать свои угодья. Ойсин задумчиво перебирал звонкие струны.
— Отчего не весел, герой? Неужто надоели тебе красоты холмов?
— Да вот была у меня дудочка и потерялась. — Ойсин сделал вид, что не заметил, как длинный рукав шелкового платья скользнул по его бедру.
— А хочешь, я тебе свою подарю? На ней песни играть можешь такие, которых люди не слышали ранее. Ападев же забудь, туата не способна полюбить человека. Сегодня целует одного, а завтра другого. — Сида грациозно опустилась рядом.
— По себе судишь, ясноокая? — усмехнулся фений. — Не нужны мне твои дары. Думаешь, я не знаю какая ты, дочь короля Нуада?
— И что же ты обо мне знаешь, человек? — предупреждающе понизила голос Блодвейт, но Ойсин не стал смягчать слова.
— Ты своей прихотью сводишь людей с ума. Играешь ими, ломаешь и выбрасываешь. Твое сердце не способно любить. Я вообще сомневаюсь, что оно у тебя есть. Ты калека, Блодвейт. Как воин не способен вырастить, потерянную в бою руку, так ты не можешь научиться любить. Мне жаль тебя.
Ойсин поднялся и ушел, прекрасно зная, что ранил красавицу Блодвейт, и рана ее кровоточит слезами.
IV
Весна в те годы вышла холодной, дождливой. Не танцевала более Блодвейт под Холмом, не пела дивные песни. Все чаще видели ее у окраин леса. Стояла сида в тени молодой зелени, смотрела на сизые человеческие деревушки, на детвору, резвящуюся неподалеку, на девиц, стирающих белье в ледяной воде. Странной, далекой, непонятной казалась ей эта жизнь. Люди, лишенные вечности походили на муравьев, что копошатся в своих бессмысленных хлопотах. Грубы и некрасивы, мелочны. От них пахнет землей и животными. Их молодость быстротечна, а старость долга и уродлива.
— Что в ней такого, чего нет во мне? — Блодвейт вновь подсела к скальду, но шелк ее платья больше не льнул к его бедру.
— В Ападев? — Ойсин сделал вид, что не понял сиду. — Она легка, смешлива и любит мои песни.
— Ооо, избавь меня
— Не скажу. — Ойсин прекратил играть и развернулся к сиде. — Достаточно того, что тебе мое имя известно. Но на первый твой вопрос отвечу. В тебе ничего нет от моей невесты. Она чиста и непорочна, благородна, нежна и стыдлива. Когда ей исполнилось тринадцать, я принес ее отцу стадо лучших овец на нашем острове. Он дал добро на помолвку. Перед путешествием я подарил ей браслет из витого золота, а она поклялась ждать меня, покуда я не вернусь живым или ветер не принесет весть о моей гибели.
— И ты веришь ей? Веришь в то, что она потратит свою молодость на ожидание, пока ты пляшешь здесь?! — Сида расхохоталась. — Глупый скальд! Ты вернешься, а твоя невеста сделается старухой или нарожает детей от другого, ведь каждые сутки под Холмом Аргатлам это год там, наверху. Забудь своего мотылька и останься со мной. Я подарю тебе вечность.
Ойсин нахмурился. Черными спорами проникли слова сиды в душу фения, зародили сомнения. Отравили надежду.
— Опять по себе судишь, белоликая? — зло бросил он. — Повторяю, нет у тебя с Дериной ничего общего!
Но Блодвейт его уже не слушала. Оставила с занозой в сердце и упорхнула майским ветром.
Однако сида не упустила самого главного. Поднялась наверх, впилась пальцами в мягкий мох. Закрыла глаза и беззвучно зашептала заклинание. Прислушалась к ответу Леса, и губы сами собой растянулись в предвкушающей улыбке.
— Пришло время познакомиться с тобой, благородная Дерина, — усмехнулась сида, обернулась ветром и взмыла вверх…
Следующей ночью Ойсин Кумал предстал перед Хозяином Холмов.
— Король Нуад, я благодарен тебе за гостеприимство. Прекрасны ваши песни, сладко вино, но тоска по дому точит сердце. Отпусти меня.
Сид кивнул.
— Мне понравились твои песни, скальд, в них печаль и радость переплетены крепкой нитью, а мгновенье любви бесконечно. Я отпускаю тебя с миром. Холмы не будут держать и звать обратно, но скажи, что бы ты хотел от меня в дар?
— Ничего мне не нужно, ведь я и так уношу с собой память о дивном народе. Теперь я смогу петь о твоих героях и прекрасных девах. Дарить людям сказки Холмов.
— Что ж, мне нравится твой ответ скальд. — Глаза Нуада полыхнули серебром. — Тогда вот тебе мой дар. Я наделяю тебя силой гальдра[1]. Иди и пой свои баллады. Пусть люди видят холмы твоими глазами.
Фений поклонился. Сиды загомонили, наперебой поздравляя счастливчика. Редко кому удавалось получить благосклонность Хозяина Холмов.
— Станцуешь со мной напоследок? — прозвенел ручьем голос Ападев.
— С удовольствием. — Ойсин широко улыбаясь, взял сиду за руку, но улыбка стекла с его лица, лишь взгляд коснулся ее запястья. — Что это у тебя? — голос от волнения охрип.