Сказки Бернамского леса

Ершова Алёна

Тело тут же вспыхнуло, налилось жаром. Голову затуманил любовный дурман. Затопило пониманием, что все это время он был глуп и слеп. На него обратила свой взор прекраснейшая из женщин, а он вместо того, чтобы кормить ее с собственных рук отвергал раз за разом. Фений вцепился в волосы и застонал.

Вдруг горло обожгло. Проклятая застежка жалила ядом, мешая дышать. Ойсин начал задыхаться. Постарался сорвать, но пальцы опалило огнем. Скальд царапал горло, но все тщетно. Смерть уже приметила новую жертву. Осознание этого отрезвило. Дурман развеялся,

но навеянная магией холмов любовь осталась. Она забрала последние силы и Ойсин провалился во мрак сна.

Первое, что увидел он, утром были глаза Блодвейт.

— Сочнее зелени и ярче изумрудов, — прошептал он, улыбаясь. И тут же скривился от боли. Проклятая застежка вновь обожгла горло. Он хотел было содрать ее, но вспомнил, как ночью это едва не привело к гибели.

«Не тронь!» Мысль четкая, ясная, как приказ самому себе.

— С тобой все хорошо? — сида обеспокоено смотрела на скальда.

— Да, белоликая. Не тревожься обо мне. Видимо спал неудобно да занемело все. Пойдем к твоему отцу. Я буду просить у него твоей руки.

Блодвейт замерла, не веря.

— Ты…решил? Ты хочешь этого? Ты любишь меня?

— Да, — Скальд хотел сказать еще сотню восторженных слов, но почувствовал, что задыхается и замолчал. Блодвейт приложила руки к груди. Сердце колотилось о ребра. «Случилось! Получилось! Скальд полюбил меня без магии! Только вот смеяться над его любовью не хочется, и задания каверзные, забавы ради, давать страшно», — Блодвейт поняла, что все слова, которые она говорила скальду, были правдой. Ведь впервые в жизни, в чужих чувствах, она видела отражение своих собственных. Сида ощутила, как с хрустом ломается лед на ее сердце. Ей нестерпимо захотелось коснуться любимого. Попробовать его губы на вкус, пройтись по литым плечам. Раствориться под напором, как она думала, настоящей, а не навеянной магией страсти.

— Нет, Ойсин. Мы не пойдем к моему отцу. Он не позволит нам быть вместе. Мы пойдем к Ападев. Она даст мне напиться воды из темной заводи своего ручья, и я лишусь магической силы. Тогда мы сможем быть вдвоем.

VII

Ападев их словно ждала. Сидела на мшистом камне, плела венок из трав да напевала в полголоса:

— Девять цветов жизнь вдохнули в Блодвейт. Боярышник дивной красой одарил, здоровьем бобы, бессмертием дуб. Первоцвет лик молодой закрепил. Ракитник дал силу, сердце ядом наполнил куколь. Жечь научила словами крапива. Каштан страсть разбудил, но позволь, что таволга тебе подарила? — Ападев подняла вопросительный взгляд на Блодвейт.

— Любовь, — без улыбки ответила дочь Хозяина Холмов.

— Кто бы мог подумать. — Сида закончила венок и кинула его в воду. — И как? Любовный дурман не душит? Нет? Ну это пока… Зачем ты пришла ко мне?

— Я хочу испить темной воды твоего ручья.

Ападев удивленно выгнула бровь. Потом взглянула на скальда и удовлетворенно хмыкнула:

— Вижу отговаривать тебя бесполезно, а потому я выполню твою просьбу, хоть ты ранее

даже выслушать мою отказалась. — Сида лесного ручья ловко соскочила с камня. В руках у нее появился стеклянный кубок. Она сделала несколько шагов, зачерпнула из мутной заводи и протянула Блодвейт.

— Пей!

Дочь Нуада подрагивающими пальцами приняла подношение, выдохнула и залпом выпила содержимое кубка.

— Семейного счастья вам! — хохотнула сида и рассыпалась сотней брызг.

— Пойдем. — Блодвейт подала Ойсину руку. — Нам здесь больше нечего делать.

Скальд притянул сиду к себе и поцеловал в лоб. Постепенно дурман в голове рассеивался и его место занимал стыд.

Лес отпустил их без помех. Не мчалась по пятам Дикая Охота, не скалили зубы гончие. Ветви деревьев не цепляли одежду.

На окраине леса Ойсин произнес:

— Я не хочу, чтоб ты ночевала в поле. Здесь неподалеку есть деревня, в конце ее, у самых торфяных болот живет хозяйка, она приютила меня по пути сюда, думаю, не откажет и на этот раз.

Но когда они подошли к хижине, то увидели, что окна ее и двери заколочены. Ойсин хмуро обошел жилище кругом.

— Эй! — окликнул он виллана, что резал торф для своего очага. — Скажи, что случилось с хозяйкой этого дома и ее сыном?

Крестьянин замер, глянул на дом, потом на путников. Почесал затылок, и косясь на меч фения, произнес:

— Так, это. Давно тут никто не живет. Вилли, поцелуя дивной госпожи не перенес да утопился от любви навеянной. Годков десять, поди, уже как. Матушка его почти сразу слегла. А больше и не было у них никого. Скотину соседи забрали. А вы чего спрашиваете, родственники али они вам задолжали чего?

Ойсин нахмурился.

— Ты видно что-то путаешь, я пять лет назад останавливался тут. Хозяйка и ее сын были живы.

Виллан опасливо приблизился, заглянул в лицо Ойсина и вновь запустил руку в волосы.

— Плохо, ой плохо. Давно надо разобрать по камню эту халупу. Вспомнил я вас, сир, как быть вспомнил. Вы останавливались здесь на ночлег, только пустая хижина была. Давно пустая. Мы еще хотели сыра вам снести, но увидели рядом с вами ведьму и побоялись.

— Странно. — Фений достал из поясного кошелька серебряную монету и кинул ее виллану. — Мы здесь заночуем тогда. Ты же принеси нам дров и съестного.

Крестьянин убежал в деревню, а Ойсин отворил дверь. Оглядел дом изнутри, наткнулся взглядом на засохший венок и покачал головой.

— Ладно, — наконец бросил он Блодвейт, — разведи очаг да разогрей еду, что принесут. А я за водой схожу.

Когда же он вернулся, Блодвейт сидела у холодного очага и плакала.

— Я не умею разводить огонь.

Ойсин взял кресало, трут и высек блестящие искры. Вскоре по хижине заплясали веселые блики.

— Знаешь, Блодвейт, даже в доме короля Ирина супруга его разводит огонь в очаге и следит, что бы в котлах не заканчивалось мясо, а в чашах вино. — Фений достал из корзины еду и разложил на столе.