Сказки черепахи Кири-Бум
Шрифт:
Черепаха завозилась на коряге: что делать? Как быть?
– Надо с Потапычем посоветоваться.
С этими словами Кири-Бум сдвинулась с коряги и не спеша, своим обычным черепашьим шагом поплелась к Потапычу, хозяину Гореловской рощи, рассказать о своей тревоге. Многим она за жизнь помогла добрым советом, теперь нуждалась в мудром совете сама. Идти было далеко, но дальняя дорога не пугала черепаху.
– Когда доберусь, – говорила она, – тогда и ладно. Плохо, что отдохнуть не успела. Ну да ладно, потом отдохну.
В роще с каждой
Потапыч задумывается
Потапыч, хозяин Гореловской рощи, спал у себя в берлоге и видел третий сон, когда в дверь, хоть и негромко, но требовательно постучали. Медведь заворочался:
– Кого это еще там несет нелегкая. Если ты хозяин рощи, то тебе и ночью покоя нет.
Заскрипела кровать под грузным медвежьим телом, заскрипел осипший со сна голос:
– Кто это стучит там? Сон мой рушит? Завтра приходите.
– Завтра поздно будет, Потапыч, сегодня впусти.
Медведь узнал голос черепахи Кири-Бум и поднялся. Кому-нибудь другому он мог бы и не открыть в такой поздний час, а Кири-Бум – нельзя. Придумает сказку, на смех поднимет, опозорит. А позориться Поталыч не хотел, потому что знал: его имени не один день жить, хозяина рощи не забывают.
В берлогу войти Кири-Бум отказалась.
–– Душно у тебя. На завалинке посидим.
– Можно и на завалинке, – согласился Потапыч, а на язык так и просились слова: «Кто же перед зарей на завалинке сидит? Спать надо». Но подумал Потапыч: «Имени моему не один день жить, и я все снесу: и что с постели поднимают ни свет ни заря, и что зябнуть перед рассветом приходится, все вытерплю, но уберегу в чистоте его».
Сказал, поеживаясь:
– Слушаю тебя, Кири-Бум. Вижу: не просто так ты ко мне среди ночи пожаловала. Говори.
– А что ж тут говорить, сам видеть должен – умру я скоро.
– Аль заболела?
– Здорова пока, но годы поджали. Ровесницы мои давно в землю сошли. И я скоро лягу.
– Все мы не бессмертны. Вот я, хозяин рощи, а тоже умру когда-нибудь. Отстучит мое сердце и – конец.
– Ты вроде успокаиваешь меня, Потапыч. Не надо. Не за утехой шла я к тебе в эдакую даль. Не о себе думаю. Умереть я не боюсь. Я свое отжила. Но умру я, и умрут вместе со мной мои сказки.
«Туда им и дорога», – подумал Потапыч. Сказок черепахи он не любил: колючие они. И не про тебя вроде, а оглядываться заставляют: не смотрит ли на тебя кто с усмешкой.
– И чего ж ты хочешь? – спросил медведь.
– Мои сказки нужны роще, – сказала Кири-Бум – Вот и пришла я к тебе с просьбой: прикажи выбить их на березе. Ведь пока будет стоять береза, будут жить и мои сказки, а состарится – можно будет на молодое дерево переписать. И пока шумит Гореловская роща,
Еще утром сегодня смотрел Потапыч на всех, с кем встречался в роще, и думал: «Умрете вы, и забудут вас, а меня будут помнить и после смерти – хозяина рощи не забывают».
И гордился Потапыч, что он не такой, как все. А услышал, что собирается черепаха записать свои сказки, и за сердце схватился:
«Э-эх, запишет черепаха сказки, и я уже ничем не буду отличаться от других: ведь их тоже помнить будут. Мне, чтобы в забытых не оказаться, нужно было стать хозяином рощи, а какому-нибудь Шакалу, чтобы прославиться, нужно всего лишь попасть в сказку черепахи Кири-Бум! Так не пойдет».
Потапыч вскочил и заходил по полянке.
– А почему ты думаешь, что твои сказки нужно записать?
– Потому что они добру учат.
– Не все. Ты иногда и чепуху рассказывала.
– Отберем лучшие. Почему, например, не записать мою сказку о Матрене?
– Так она же померла уже.
– А сказка о ней осталась. Помнишь ее? Нет? Ну так я могу напомнить, рассказать.
– Расскажи, послушаю, – сказал Потапыч, а про себя решил: «Буду хаять. Охаю покрепче две-три, увидит черепаха – плохие у нее сказки и, чтобы не позорить себя, откажется записывать их».
А черепаха уселась поудобнее на завалинке и, покачиваясь и поглядывая на помигивающие за ветвями деревьев звезды, певуче повела рассказ свой:
«Ничему не хотел учиться у медведицы Авдотьи медвежонок Ивашка. Бранит его, бывало, медведица:
– Лодырь ты, бездельник.
А Ивашка сердится:
– И как это ты все видишь? Это, наверное, потому, что я у тебя один.
И тут заболела медведица Авдотья и пригорюнилась – куда Ивашку девать. А соседка ее, медведица Матрена, и говорит:
– Давай его ко мне. У меня своих медвежат двое, а где двое, там третий не помешает.
Обрадовался Ивашка – среди Матрениных ребят его незаметно будет. Не делай ничего – и слова никто не скажет.
Переспали ночь. Собралась медведица завтраком медвежат кормить. Смотрит – ее Мишук и Машута заправили кровати, а Ивашка и не подумал. Как была она у него неприбрана с ночи, так и осталась.
Задумалась медведица: как быть ей. Как сказать Ивашке об этом? Пожурить? Еще обидится Ивашка. Скажет – если мать заболела, то уж и ругают меня.
И тогда кликнула медведица сына своего и ну его виноватить:
– Ты что же это, Мишка, как постель плохо убрал? Погляди, куда у тебя подушка углом смотрит?
– К окошку, – сжался медвежонок.
– А куда нужно, чтобы она глядела?
– К двери.
– Так что же, выходит, я тебя зря учила? Да я вот тебя сейчас ослушника за вихор. Убирай все сызнова.
Раза три пропотел Мишук, пока его мать бранила. Мишука перестала, Машуту начала:
– А у тебя, Машка, что это одеяло морщится? Разве я тебя так учила постель убирать? И не отвертывайся, в глаза гляди, бесстыдница.