Сказки черепахи Кири-Бум
Шрифт:
– Побудешь вот три дня без еды, без воды, без солнышка и узнаешь тогда, как забывать про меня. В следующий раз не будешь лукавить.
Грозился дятел, а сам краешком глаза за солнышком поглядывал. И чем ниже опускалось оно, тем мягче становилось у Ду-Дука сердце.
– Ладно, – сказал он через некоторое время, – один день, так уж и быть, скощу я тебе, а остальные два, как миленькая сидеть будешь.
Но немного погодя поменьшала у него обида в сердце и скостил он еще один день.
– Хватит ей и одного. Она у меня
Потом…
Потом раздумался дятел: конечно, неплохо бы подольше домой не возвращаться, но ведь сердце-то у жены нежное. Еще разорвется от страха, что он тогда один с птенцами делать будет.
– А что если оно разорвалось уже? – ахнул Ду– Дук и через минуту уже заглядывал к себе в дупло. – Жена, где ты тут?
Увидела она его, поразилась:
– Ты чего рано вернулся как? Я свое еще не отсидела.
– Разве? – удивился в свою очередь дятел, – а мне показалось, что пора уже. Ну ладно, раз уж я прилетел, не улетать же мне еще раз. Иди отдыхай, да смотри, не опаздывай больше, вовремя приходи.
И сел греть пушистым животом яички. Грел, приговаривал:
– Выводитесь, птенцы, шустрыми и пестрыми, как отец ваш. Будем вместе по роще летать, деревья лечить.
Говорил и улыбался: приятно ему было, что скоро он будет отцом, и птенцы будут звать его «папа».
Давно это было, но вспомнил дятел, как учил он жену когда-то, и закричал изо всей мочи:
– Я здесь, у сосны. Лети ко мне.
Подлетела к нему жена, заворчала:
– Что же ты…
Опустил дятел глаза, шаровары красные повыше поддернул:
– Прости, заговорился тут с Поползнем. Но я сейчас… Быстро…
– Да я не об этом, – сказала жена. – Что не отзывался долго? Лети скорее к Потапычу. Зовет тебя.
– Кто сказал?
– Сорока прилетала.
– А как же птенцы? Их же кормить надо.
– Лети, одна управлюсь. Тетерка с глухаркой сами кормят, а ты мне сегодня уже помогал немножко.
– И еще помогу – вернусь вот, – воскликнул дятел и помчался к Потапычу. Довольный летел: знал, для какого-нибудь разговора приглашает медведь, а поговорить дятел любил.
Несла Сорока новость
Издавна все звали в Гореловской роще Сороку болтушкой. И вовсе не потому, что она раньше всех новости всякие узнает и передает всем. А потому, что узнает она иной раз на рубль, а приврет на десять. И поди разберись потом, где ложь, а где правда. Потому и звали Сороку болтушкой, а с лета прошлого еще и замарашкой звать стали. И случай-то вроде пустяковый вышел, а дал Сороке новое имя. Не зря, видно, говорят, что не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.
Прилетела Сорока к речке напиться, а по речке нефть синими кругами плавает.
– Как же, – говорит, – я теперь в рощу заявлюсь? Меня же засмеют все.
Но домой лететь надо, не будешь же у речки без дела сидеть. Прилетает Сорока в рощу, а ее не узнает никто. Говорят друг другу:
– Смотрите, как она похожа на нашу Сороку: и глаза такие же, как у нашей Сороки, блудливые, и хвост длинный, а платье не ее. Что за птица такая?
Спрашивают у Сороки:
– Ты – наша Сорока?
А она головой качает – дескать, что вы! И даже крыло в сторону отставила – дескать, как вы даже могли подумать так! А сама – ни звука. Скажешь слово, узнают по голосу и начнут смеяться: «Ты уж и попить аккуратно не смогла, выпачкалась».
Молчит Сорока, немоту на себя напустила. И вскрикнул тут Кобчик:
– Да какая же это Сорока! Это же Птица Заморская. Смотрите, она даже языка нашего не знает.
И подлетел к Сороке.
– Ты из-за моря, да?
И закивала Сорока головой – дескать, конечно, из-за моря, откуда же еще мне быть. И сразу оказалась в почете. В Гореловской роще любят гостей встречать. Еды всякой нанесли, угощают Сороку:
– Отведай, что едим мы. У вас за морем, наверное, не едят такое. У вас там все заморское.
Кивает Сорока черным клювом – дескать, конечно, у нас за морем все заморское. А сама вот ест, вот ест. Глядят все на нее и улыбаются: видать, по вкусу пришлась Птице Заморской еда наша.
Шепчут друг другу:
– Не из гордых, не гнушается нами.
И Сороке:
– Кушай, кушай. У нас еще есть.
Наелась Сорока досыта и забыла об осторожности. Подняла крыло. И загомонили все:
– Тише. Птица Заморская говорить хочет. Пусть не поймем ее, так хоть послушаем, как говорят за морем.
И сказала Сорока:
– А что я сейчас видела у речки…
Всего только это сказала, и все сразу узнали ее.
– Ну, конечно, – говорят, – это наша Сорока. Она всегда так: поест – и за сплетню. Язык-то у нее долгий во рту не умещается.
А Мишук, сын медведицы Матрены, добавил при этом:
– И вовсе она не Птица Заморская. Она просто замарашка.
С той поры и появилось у Сороки новое имя. В роще, не любили ее: в глазах она у всех навязла. И только Лиса всегда охотно выслушивает все, что говорит Сорока, и прикидывает в уме: нельзя ли из какой-нибудь ее новости извлечь выгоду. К Лисе и летает Сорока всегда раньше всех. К ней она к первой прилетела и в это утро.
Хоть солнце уже было высоко, Лиса только что проснулась. Непричесанная, неумытая, ходила по избе из угла в угол, искала, чего бы поесть. Но так как запасов она никогда не делала, то поесть было нечего. Как раз в эти грустные минуты и появилась у нее под окошком Сорока. Закричала, зажмуривая глаза: