Сказки для сумасшедших
Шрифт:
«Красивый парень, — подумал Кайдановский, — вот и новый хахаль нас ждет, новый роман под Новый год, что е життя наша, чи то игра, чи то боротьба, чи то брехня непроходимая».
Люся поздоровалась с ним; не замедлил поздороваться и хахаль. Пройдя мимо Кайдановского, они расколдовали сад, нарушили очарование, струя городского шума хлынула в невидимую воздушную брешь. Заторопившись, Кайдановский вышел на Неву и двинулся к дому.
Тормознула на набережной черная «Волга», выпустила с первого сиденья пассажира, умчалась. Пассажир неспешно двинулся по набережной к садовым воротам. Кайдановский узнал его и не узнал, нечто происходило с восприятием; высокий щеголеватый человек, входивший в когорту городской номенклатуры, чей лик частенько
Тут же солнце село, настали сумерки, холод забрался студенту в рукава короткого полупальто, щупал запястья, позвякивал мелочью в кармане, заставал врасплох, поторапливал, поблескивал ртутно. Мост показался Кайдановскому длиннее Невского проспекта: он никогда не думал, что так далеко живет.
— С кем это мы поздоровались? — спросил у Люси ее спутник.
— Наш, мухинский, мы с ним дружим, Кайдановский, — Люся подумала: «Ревнует?»
Последовала пауза. Явлов смотрел на Люсю на ходу, оборотившись к ней, позволив ей еще раз разглядеть хорошенько свои ястребиные золотистые глаза. Ей нравилась в нем спортивность, решительность, даже смешанный аромат одеколона и табака казался ей мужским; муж Люсин был сибарит, человек искусства, аристократ, — так ей казалось; все прежние ее пассии (Кайдановский не в счет, он вечное дитя) оказывались как бы на одно лицо, и художники, и музыканты, и поэты: фантазии, капризы, женское непостоянство их поражали ее и ставили в тупик. Явлов покорил ее именно набором мужских качеств, спортсмен, охотник, напористый, веселый. Люсе было с ним просто и легко.
— Вы с ним учитесь в одной группе?
— Нет, он с другого отделения.
— Часто видитесь?
— У нас все видятся часто. Студентов в институте немного, коридоры одни на всех, есть занятия для всего потока, да еще столовая буфет, спортзал, тренировки.
— Он ходит в спортивную секцию?
— Да.
— Каким видом спорта занимается?
— Фехтованием.
— Значит, вы с ним в разных секциях?
«Ревнует...» — с удовольствием думала Люся; она занималась волейболом.
— Да.
Явлов подумал: надо как-нибудь наведаться в спортзал, ей должна идти спортивная форма, короткие трусики в облипку, при ее тонкой талии и закругленных, где надо, длинных изящных ляжках.
— А в общей компании ты с ним встречаешься?
«Неужели он почувствовал, что у нас с Каем был роман? значит, он действительно любит меня».
— Бывает, — отвечала она неопределенно.
«Какой у нас следующий праздник? Неужели до Нового года ничего не имеется и надо ждать новогоднего вечера, чтобы увидеться с объектом в общей компании? Не было печали. Еще и в Новый год тут торчать. И участвовать, мало того, в дурацком карнавале, какая скучища, вместо того, чтобы со своими поехать за город». А вслух он спросил, улыбаясь:
— Когда у тебя день рождения?
— Двадцать пятого декабря.
«Повезло!» Он рассмеялся, совершенно счастливый.
— Надеюсь, ты меня пригласишь? Заказывай, что тебе подарить. Бриллиантов не обещаю. Впрочем, если будешь настаивать, найду и бриллианты.
Явлов знал: настаивать на бриллиантах не будет, дурочка бесплатная. Своей невесте, которая уже трижды ездила с ним на охоту, собирался он подарить ружье; невеста, как кавказская пленница из кинокомедии, была комсомолка, спортсменка и, ежели не вполне красавица, вполне мила, свежа и хороша, вот только рука тяжелая, однажды она крепко ему влепила.
Люсю
— Подари мне шляпу с полями, — сказала она.
«Час от часу не легче», — подумал он. Перспектива таскаться по шляпным отделам ему не улыбалась, он подумал, кого бы попросить, может, секретарша по старой памяти старому другу не откажет?
— Заметано, — отвечал он, сверкая зубами.
Снег усиливался. Снежинки превращались в хлопья. Снег падал, как полоумный, весь день, весь остаток дня, всю ночь; под утро ударил сырой мороз; солнцу предстала заполоненная снегом бывшая столица бывшей России, совершенно ушедшая в подполье столица, спозаранок играющая с историей в Китеж под подпольной кличкой вечно живого вождя местного племени; в воздухе искрили сухие блестки мелкой взвеси, дышать было нечем.
Непонятно, почему Кайдановскому при переходе в обратном направлении, с Петроградской, Кировский мост показался короче, значительно короче, чем накануне; даже удручающая холодрыга не действовала, мост сжался, длина его от головы до хвоста не соответствовала габариту от хвоста до головы совершенно. Кайдановского сей феномен весьма развеселил, он даже хохотнул пару раз вслух, чем привлек внимание стайки невест, спешащих в свой Институт культуры и отдыха. Кроме Кузиной классификации девушек (аглаи, аделаиды, аделины и, как известно, алевтины), были в ходу сидоренковская (мартышки и дворняжки) и Юсова (Юс утверждал, что женщины, независимо от возраста, семейного положения и проч., делятся на невест и вдов).
Когда подходил он к воротам Летнего сада, с противоположной стороны в ворота вошел давешний номенклатурный вальяжный горожанин; на сей раз был он с девушкой, стройной, хорошенькой, своенравной, светлокосой, и держал ее под ручку; была ли то его дочь, случайная попутчица, объект флирта или секретарша, по манере разговора и обхождению определить было невозможно. «Хотя красуется, — подумал Кайдановский.— Но некоторые красуются и перед почтальоном, это не признак». Девушкина шубка и мужская лохматая шапка плыли сквозь радужный морозный воздух в обрамлении сугробов и заснеженных — по веточке, по веточке, все бело! — дерев и кустов впереди него; как вдруг тревожная нота, словно невидимая, натянутая в воздухе леска либо проволока, остановила студента. Он прислушался. Снежная тишина была ему ответом. Оглядевшись, Кайдановский увидел в поперечной боковой аллее вжавшегося в скамью Вольнова в ледащем черном пальто с поднятым воротником, неотрывно глядящего вслед уходящей блистательной паре. Кайдановскому пришлось подойти совсем близко, чтобы Вольнов его заметил и перевёл взгляд на него.
— Загляделись на своего двойника?
Зрачки Вольнова сузились до размеров булавочной головки, он смотрел на Кайдановского не видя, стуча зубами, лицо белое, губы с голубизной.
— Что с вами, Алексей Иванович, вы больны?
— Долго ждал... засиделся... замерз... он опоздал сегодня... с девушкой...
Вольнова бил озноб.
— Грипп, должно быть, юноша... испанка... с утра нездоровится... держитесь от меня подальше, заразитесь. А я домой пойду, сейчас по льду перейду... реку Фонтанную... и переулочком к дому... напрямки... чтоб крюк не делать...
— По какому льду, Алексей Иванович, там полынья посередь реки. Идемте через ворота, крюк невелик. Вставайте, я тоже в институт, с вами по пути. А от гриппа нам в связи с эпидемией прививку делали, пфыкали в нос чем-то вроде ДУСТа, у меня иммунитет должен быть.
— Сам дойду... оставьте...
— У вас, Алексей Иванович, жар, вы, как пьяная сомнамбула, еще в сугробе уснете, в вытрезвитель увезут, подцепите пневмонию, да и изобьют в участке, несерьезно, не упрямьтесь.