Сказки о рыбаках и рыбках
Шрифт:
— Сам понимаешь, терпеть больше сил нет. А публицистика — это рычаг…
— Рычаг… — кивнул Валентин. И посмотрел на симпатичного Костю не так, как раньше. Предложение журналиста Ржева могло быть искренним. А могло быть проверкой. Пятьдесят на пятьдесят. Тем более, что за день до того Костя обмолвился, как недавно он, знаток персидского языка, был на восточной границе в спецкомандировке. Ох, не посылают в такие поездки непроверенных людей…
Ну а если он все-таки не подставной, настоящий?
— Знаешь, Костик, не по мне это, — сказал Валентин. — Во-первых, карикатурист из меня никакой… А во-вторых… ежели что, из-за меня много невиноватых
— Ну и ладно, оставим это, — вздохнул Ржев. — Наверно, ты прав.
Он уехал, а Валентин сумрачно и с покорностью судьбе стал ждать, что дальше: или тишина, или «дело о недонесении».
Костя оказался не «ихний»… Ох как мог возвыситься в глазах начальства ротмистр Косиков, если бы необъявленный сотрудник Свирский принес ему на блюдечке «Свободный голос»! Это ведь не рукописные прокламации бестолковых старшеклассников и не кухонный кружок читателей запрещенной повести «Венок из колючей проволоки», раскрытием которого Артур так похвалялся последнее время! Да и весь Краснохолмский штаб Ведомства ходил бы в именинниках!.. Фиг вам!
Но, думая об этом, Валентин не ощущал никакой гордости за свое молчание и оправдавшийся риск. Было только стыдно, что он колебался тогда, раздумывал…
Кстати, альманах Ржева все равно, конечно, погорел, потому что публицистика и подполье несовместимы. Но кое-что сказать ребята успели. И к тому же время наступало новое, сделать с редакцией «Свободного голоса» что-то серьезное было уже трудно. Костю лишь обругивали на всяких собраниях, но не прогнали ни из журналистов, ни даже из Федеральной лиги…
4
— Да, я был микробом, — сказал Валентин, упорно глядя в глаза Абову. — Хотя иногда слегка кусачим, но, конечно, не мыслил загрызть акулу…
Абов из-под припухших своих век смотрел на него серьезно и будто даже с сочувствием.
— Но ведь… Валентин Валерьевич… так или иначе, вы полагали, что боретесь с Ведомством, а? Правильно я понял?
— Я не боролся, — зло сказал Валентин. — Что я мог в моем-то положении?.. Бороться, это было… все равно, что щекотать соломинкой паровоз, чтобы сошел с рельсов… Но я старался убрать с пути паровоза тех, кого сумею…
— Это ведь, по сути дела, тоже борьба…
— Что ж… хорошо, если так.
— Тогда можно еще вопрос?
— Валяйте! — Валентина уже бесило от этого спокойного и какого-то простецкого любопытства.
— Я понимаю так, что вы действовали по своей совести, как она велела… Но вы же человек умный, талантливый, с моралью. Вот эта мораль ваша, она не попадала в противоречие? Вас, когда… на работу брали, вы же наверняка давали подписку не действовать во вред Ведомству… Это, конечно, не присяга, но все-таки… А вы, значит…
— Метод, с помощью которого меня «брали на работу», — с расстановкой произнес Валентин, — уже сам по себе развязывал мне руки. А кроме того… если бы мне доверяли, тогда и можно было бы требовать «преданного служения». А то ведь…
— Почему же вы думаете, что вам не доверяли?
— Я «думаю»!.. Нет, уважаемый Семен Семенович, Ведомство не та контора, где кому-то доверяют… Ваш прежний коллега Артур Косиков, при всей теплоте наших приятельских отношений, то и дело сажал меня под колпак. То ли по привычке и для развлечения, то ли выполнял инструкцию. Причем иногда совершенно по-глупому, хотя вроде и не дурак в этом деле… Знаете, наверное, толстую особу с трогательным именем Розалия Борзоконь.
— А вы не ошиблись? — настороженно спросил Абов.
— В чем?
— Я знаю эту… Борзоконь. Она же активная деятельница «Союза Петра Великого». Заядлая монархистка. Мы ее не раз вызывали для профилактики…
Валентин сказал с удовольствием:
— Монархисткой она стала после соответствующих указаний, когда исчерпала прежнюю роль… О вызовах к вам она кричит всем знакомым, а раз в неделю незаметно спешит на явку в контору «Автосервиса», с черного хода.
— Однако же…
— Что «однако же»? Мне из окна видно, с четвертого этажа, — приятно улыбаясь, объяснил Валентин. — У меня труба хорошая, двенадцатикратная, я иногда люблю понаблюдать за жизнью окрестных улиц… А что касается «Союза Петра Великого», то не станете же вы отрицать, что именно Ведомство финансирует сей славный патриотический орден?
— Стану… По крайней мере, я ничего про это не знаю. Честно вам говорю.
— Допустим, я вам даже поверил, — вздохнул Валентин. — Это, однако, ничего не меняет. Кстати, восемь лет назад я был большой теленок, не знал о вашей конторе и сотой доли того, что знаю сейчас. Хотя, конечно, и тогда не строил иллюзий насчет этой славной фирмы.
— Если не строили, зачем соглашались на сотрудничество? Странное даже… Отказались бы, и дело с концом.
— Да, а какой был бы конец? Вы знали, что деваться мне некуда… Индекс вербуемости — категория научная, все учитывает.
Абов ухмыльнулся почти как Артур (есть в них во всех что-то общее!).
— Что значит «деваться некуда»? Соблюли бы принципиальность… столь свойственную лучшим представителям нашей творческой интеллигенции.
Валентин опять откинулся к стене.
— Я, Семен Семенович, не имею оснований относить себя к лучшим представителям… И может быть, поэтому в мои принципы не входит мученичество… То есть я готов преклониться пред страдальцами за идею или за собственную внутреннюю целостность, но все же считаю, что роль мученика… это что-то противное человеческой природе. Надо быть богочеловеком, как Христос, чтобы надеяться, будто пример страданий кого-то спасет и подвигнет людей на очищение. А когда в мученики стремится простой смертный… есть в этом что-то мазохистское.
— Так что, по-вашему, героизм совсем бесполезен, что ли?
— Смотря какой… В древней еврейской истории есть предание, как повстанцы Иуды Гавлонита дали изрубить себя римским солдатам, но не обнажили мечей, потому что была суббота — день, когда религия запрещает иудеям всякий труд. Они соблюли принципиальность, проявили героизм… А в начале Второй мировой польские гусары на конях и с саблями бросались на вражеские танки. Благородно и красиво, это я без насмешки. Но не они победу сделали, а те, кто и отступать умели, и в обороне сидеть: в землю вгрызаться, вшей кормить, грязь месить…