Сказки о рыбаках и рыбках
Шрифт:
В ту пору уже вовсю по южным краям Восточной Федерации шло «выяснение отношений» и громыхали бои местного значения. Каждая провинция вспоминала свою историю, шила разноцветные флаги и требовала, чтобы ее признали отдельным государством. Но при этом не хотела признавать других и гребла под себя соседние территории. Города бастовали и строили баррикады, а между станицами и селами, кишлаками и аулами ощетинивались колючей проволокой границы. «Национальные гвардии» и «дружины борцов за справедливость» палили друг в друга (а чаще — в мирных жителей) из всевозможных стволов — начиная от музейных кремневых ружей и кончая залповыми установками,
Но заваруха в Саид-Харе напугала власти особенно сильно. Примыкавшие к Саид-Хару области не только заявили о создании очередной «независимой республики», но возымели намерение слить ее с соседним государством. Открыли границу с ним, разогнав и срыв бульдозерами заставы. Из-за кордона пошли отряды чернобородых, в белых чалмах добровольцев и потоком хлынуло оружие, которым до недавнего времени Восточная Федерация щедро снабжала «наших миролюбивых соседей и братьев». И столичный штаб принял экстренные меры.
…Полусонных, не забывших еще теплые постели, матерящихся, перепуганных и проклинающих «демократические преобразования» резервистов торопливо переодели в драное «хэбэ», дали под расписку короткоствольные «Б-1» с полным боекомплектом, погрузили в тряские, дребезжащие заклепками четырехмоторные «кентавры» и к утру приземлили на раскаленном аэродроме в двадцати километрах от Саид-Хара. Дальше двигаться было некуда, дороги на Саид-Хар и на границу оказались перекрыты. На горизонте что-то дымно горело, отдаленно ухали залпы, а в сухой траве у бетонной полосы надрывно и мертво, как механизмы, трещали кузнечики.
Резервную офицерскую роту поместили в нагретом пустом ангаре — почти без воды и совсем без еды. Так прошел день, а в темноте ангар кто-то попытался атаковать. Очереди гулкими отбойными молотками ударили по гофрированному железу стен. И люди в ответ лупили наугад, в ночь, из автоматов и старого «ручника», высунув стволы в щели между металлическими листами. Стояла вонь от пороха, разогретой ружейной смазки и горячей стали…
Утром повезли их в Саид-Хар. Открытый грузовик, в котором ехал Валентин, шел впереди. Под колесом что-то рвануло, кузов упруго вздыбился. Валентина кинуло на кремнистую обочину. Он упал на сгиб левой руки и, кажется, порвал связки.
Никаких врачей, конечно, с ними не было. Эдик Авербах — похожий на сердитого подростка актер ТЮЗа — дал Валентину моток бинта, помог наложить шину из отколотой от кузова щепки. Все лаялись и хмуро сочувствовали. Оказалось, никто, кроме подпоручика Волынова, не пострадал…
В Саид-Харе были знойные улочки с каменными заборами и глухими домами под выцветшей черепицей. У Валентина осталась в памяти меловая пыль, которую выбивали из камней редкие пули. А еще — колючки в щелях между плитами и сломанный пирамидальный тополь во дворе одноэтажной школы, где разместили роту. Никто ничего не знал, никто ничего не обещал, кругом было пусто, но изредка откуда-то постреливали. К отхожему месту
В середине дня полуголый, одуревший от зноя и безысходности обозный солдатик привез на транспортере термосы с дымно-подгорелой овсянкой и чаем, про который дружно решили, что это теплая верблюжья моча. После обеда опять ждали непонятно чего, маясь от неизвестности.
И была на душе тоска. Смешанная с надоедливой болью в забинтованной руке и запахом разогретых кирзовых сапог и ботинок, пропитавшим всю школу.
Вечером наконец сказали, что рота выполнила свою боевую задачу и завтра их повезут по домам. Позднее стало известно, что в тех местах, откуда взяли резервистов, бурно вскипели женские митинги и забастовки: «Верните мужей и сыновей, попавших ни за что ни про что в чужую мясорубку!» (Валентина говорила потом, что и она ходила на митинг. С плакатом!)
Вывозить должны были на рассвете. А в полночь пришел откуда-то Эдик Авербах. Озабоченно сказал дремлющим вповалку «служивым»:
— Там один майор появился, ищет добровольцев. На телестанции сволочи из какого-то «Черного барса» взяли заложников, грозят порешить. Требуют два танка, чтобы уйти за кордон. Генералы танков не дают, а «спецы» куда-то сгинули…
Несколько голосов наперебой сказали, что пусть майор, «черные барсы», генералы, заложники и «спецы» все вместе идут туда-то и туда-то…
— Но ведь правда же угрохают людей, — напряженно и будто стесняясь, объяснил Эдик. — Там трое мужиков и мальчик, сын приезжего журналиста.
Кто-то буркнул, что «все мы приезжие», а Эдик неловко топтался у классной доски с полустертой арабской вязью и неумело держал за ствол свой «Б-1» будто палку. Он сам был как мальчишка — низенький и тощий, с ребячьей стрижкой, в зеленых шортах, пятнистой безрукавке, мятой егерской кепчонке козырьком назад и «гражданских» кроссовках.
Несколько человек, нехорошо поминая Генштаб, судьбу и белый свет, поднялись и взяли автоматы. Валентин попросил у бородатого соседа диск от «ручника», чтобы приткнуть в автомату вместо рожка.
— Куда ты с побитой-то клешней? — сказал сосед и ругнулся. Днем его укусила какая-то сколопендра, и он маялся с опухшей ногой.
— Да хрен с ней, с клешней. Как-нибудь с локтя… — И, вспомнив почему-то приезжего вундеркинда Андрюшку из «Грустных гномов», Валентин пошел за Эдиком…
У телестанции стало известно, что добровольцы уже не нужны: возникшие с подкреплением «спецы» с ходу взяли укрепленное здание, положили дюжину террористов, освободили заложников и тут же отвезли на аэродром.
От нечего делать Валентин и еще двое «служивых» побрели по станции. В комнатах и холлах были побиты окна, катались под ногами гильзы. Свисал со стены буро-оранжевый флаг с рогатым черным полумесяцем… Их догнал Эдик Авербах.
— Ребята, пошли. Поглядите, какой спектакль эти гады устраивали…
В небольшой, но высокой студии пахло жженым пластиком и валялись опрокинутые телекамеры. Горело несколько софитов. А на фоне размалеванного, как в сельском клубе, задника с цветущими деревьями, зелеными горами и густо-синим небом белели четыре петли. Из толстой капроновой веревки. Аккуратные, овальные, с похожими на детские кулачки узлами. Они спускались с высоты, с темной арматуры и висели метрах в двух от пола. Кроме одной. Та, третья по счету, — на полметра ниже. Под петлями стояла длинная низкая скамейка…