Сказки по телефону, или Дар слова
Шрифт:
Потом они медленно, почти беззвучно скользили вдоль спящих, как будто бы даже заброшенных корпусов Тимирязевской академии, форсировали Большую Академическую и, попетляв среди первых, вторых, пятых, десятых Михалковских улиц, подъехали к ее дому.
– Ты такой колючий, Тима, – сказала Анжелка, оттянув ворот платья и пытаясь разглядеть свою грудь. – Я как будто сквозь шиповник пролезла…
– Per aspera ad astra, – ответил Дымшиц. – Сквозь тернии к звездам.
Она хмыкнула.
– Можешь прямо к подъезду. Мамы все равно нет, она в Германии.
– Где?
– В Германии. Страна такая. В Европе.
– Мама в Германии? – Он чуть было не спросил, почему она сразу не сказала об этом и какого черта они барахтались в «мерседесе», как два бомжа, но сдержался. – Это что, водочный заводик в Ганновере?
Анжелка пожала плечами.
– Скрытные
– Нет, – испуганно сказала Анжелка и тут же поправилась. – В другой раз. Уже поздно, я сразу в ванную и спатиньки. Пока, коварный обольститель. Наверное, ты должен поцеловать меня на прощание.
И Тимофей Михайлович поцеловал на прощание свою загадочную Несмеяну, суеверно подумав, что эта не-девушка и не-женщина не принесет ему счастья.
4
Вера Степановна вернулась из Германии взбудораженная и сама заговорила с дочерью о видах на будущее.
– Вот что, голуба, – сказала она. – Не н-дравится мне, что ты шлендраешь по Москве в одиночку. Пугать не хочу, но не то время, чтобы нам с тобой по-глупому подставляться. Долго ты еще думаешь там за Дымшицем дебиты-кредиты подчищать?
Анжелка, вздрогнув от радости, с апатичным видом обложила мать капканами отточенных заготовок и с любопытством смотрела, как срабатывают нехитрые еврейские механизмы.
– А не кинут тебя с этими квартирами-дачами? – засомневалась Вера Степановна. – Ладно, это уже моя забота. А насчет института не переживай херня все это, сплошная обманка для долбаков. Вон их сколько на фирме пасется, козлов ученых – а толку? – некого за себя оставить. На неделю свалила – все, атас, дым коромыслом и головной боли на месяц. В узду такое образование. Учись общению, учись стоять на своем, цеплять людишек за интерес, чтоб не отбывали работу, а крутились на рысях с огоньком – вот тебе вся наука. Осваивай.
И Анжелка, распрощавшись с «Росвидео», пошла осваивать новую для себя жизнь. Дымшиц сосватал ей надежного квартирного маклера и подарил сотовый телефон – она сообразила, что подарок с намеком, и пообещала постоянную связь, однако весь следующий месяц, то есть апрель, связь оставалась исключительно телефонной. Вера Степановна настояла на покупке недорогой приличной машины жестяной упаковки, предохраняющей от уличной и подземной черни; Анжелка выбрала очаровательную бело-голубую «судзучку», легкий внедорожник – Вера Степановна поморщилась, но согласилась, и приставила к ним, то есть к дочери и «судзучке», водителя-телохранителя, рослого солидного дядечку Владимира Николаевича. Анжелка поначалу жутко его стеснялась, потом прониклась доверием и симпатией. В первый же день знакомства они отправились покупать машину. От легкомысленного вида «судзучки» Владимиру Николаевичу сделалось нехорошо, он покрылся испариной и полчаса уговаривал Анжелку взять что-нибудь поприличнее, хотя бы «Ниву»; Анжелка испугалась, что придется откачивать телохранителя, но упорствовала и отвечала в том смысле, что машиночка люкс, более того – она уверена, что Владимиру Николаевичу она тоже понравится, вот увидите; так оно, кстати говоря, и вышло, а других недоразумений между ними не было.
(К слову. Владимира Николаевича, отставного майора-десантника, Вера Степановна подобрала на стороне опять-таки через Дымшица. У нее, разумеется, были и свои кадры для подобной работы, но этих своих кадров она старалась держать подальше от родной дочери. Так повелось еще со времен сухого закона, и по возможности Вера Степановна следовала традиции даже теперь, когда чуть ли не половина фирм были записаны на Анжелку. В лицо ее знали только самые надежные, самые близстоящие люди. Но это так, к слову.)
Квартирный маклер оказался чудаковатой супружеской четой, Мишей и Машей: он косил, она шепелявила, оба говорили исключительно шепотом, озираясь по сторонам, а еще конспирации ради стабильно опаздывали на встречи. Они смахивали на рыночных шарлатанов, сильно недотягивая до обыкновенных мошенников – однако Дымшиц, посмеиваясь, успокоил Анжелку: эта парочка, заселявшая новыми русскими переулки Арбата, известна была на всю Москву и своими странностями, и своей щепетильностью. Дело свое Миша-Маша знали и впрямь: поговорив с Анжелкой и показав на пробу пару квартир, они определились с ее запросами, взяли тайм-аут, а к концу недели предложили
Несколько дней после этого она переезжала с квартиры на квартиру, бродила по комнатам, сидела на подоконниках, приглядываясь и прислушиваясь к жилью, вглядываясь и прозревая будущие его очертания. Она слышала голоса, она пропахла людьми, которые не жили, а доживали в своих замызганных домовинах: под лепными арбатскими потолками, напоминавшими несвежее кружевное белье, под унылыми серыми потолками на Бронной. Паркет и обои шелушились чужими мозолями, кухни чернели коростой чужого печева, проржавевшие трубы содрогались приступами старческой мизантропии, выхаркивая проклятия новой жизни; Анжелка пугалась, чувствовала себя маленькой и бежала вниз, к дяде Володе, скучавшему у подъезда в игрушечной голубой машине.
Мамина квартира открылась ей в академической буржуазной роскоши конца прошлого века – с восстановленной белоснежной лепниной, стенами, обитыми зеленой тканью, роскошным камином, дубовой мебелью, бронзовой люстрой и все такое; выкраивались кабинет, просторная кухня-столовая и интимная, во французском стиле, гостиная на двоих – потом, пообщавшись с дизайнерами, она усвоила веселое слово «будуар». На Патриках сама собой напрашивалась мысль сдвоить выходящие на пруд комнаты. Получалась студия – минимум мебели, ковролин, стены голые, белые, мощная электроника, кайф.
Почти сразу пошли корректировки, продиктованные реальностью, но такова жизнь, в особенности жизнь застройщика. Мама настаивала на двух независимых, то есть не связанных друг с другом подрядчиках, притом солидных, не украинцах и не литовцах, а когда Анжелка нашла искомое и почти что договорилась, послала их всех подальше вместе с Анжелкой: даже предварительные сметы были выставлены чудовищные. Кончилось тем, что на оба объекта она прислала своих строителей принципы принципами, но если на принципах можно сэкономить сто штук, то это тоже, в конце концов, дело принципа – так рассудила Вера Степановна. Анжелке после этой ревизии оставили общее руководство, учет, бухгалтерию, а на дядю Володю, вдобавок к прямым обязанностям, возложили контроль за соблюдением дисциплины и технологии (как всякий советский офицер, он знал строительные дела досконально, что не хуже проигранных кампаний могло свидетельствовать в пользу мирного, созидательного характера СА). Теперь Анжелка радостно вскакивала ни свет ни заря, выпивала стаканчик сока и бежала в ванну с телефоном и органайзером; к десяти подъезжал дядя Володя, и они, прихватив по дороге кого-нибудь из прорабов, мотались по складам, базам, магазинам стройматериалов, затем с объекта на объект, отстаивая свои иллюзорные фантазии о лепных потолках, зеркальной двуслойной шпаклевке, идеальной чистоте на рабочих местах и повальной трезвости для строителей. Под вечер, зарулив в какой-нибудь ресторанчик, подробно обсуждали минувший день и дела предстоящие, причем дядя Володя выступал одновременно и консультантом по строительству, и учителем жизни, поскольку сам предмет консультаций был не столько даже моделью, сколько квинтэссенцией жизни, недаром говорят – строительство жизни, обустройство, настрой… Потом ехали в автошколу и там, на плацу перед Дворцом спорта «Динамо», Анжелка старательно осваивала «судзучку», маневрируя задом и передом среди вешек; инструктор, как водится, скрипел зубами, а дядя Володя сидел на врытых в землю покрышках, курил и думал о жизни.