Сказки по телефону, или Дар слова
Шрифт:
Вот, собственно, и все. На прочие штучки-дрючки не оставалось ни времени, ни души. С Тимой она чуть ли не ежедневно болтала по телефону, ценя его советы еще больше, чем мама, однако тайные встречи, ужины при свечах, тары-бары-рестораны с сопутствующими аффектами никак пока не выкраивались. Дымшиц со своей стороны не настаивал, мудро сдав партию на усмотрение Анжелки. Может быть, думал Тимофей Михайлович, он показался ей старым, жестким, невкусно пахнущим, с выцветшими от многократного пользования эмоциями, а может быть, вышла промашка, и он со своей дремучей жаждой познания, старомодной мужской тягой расколоть женщину, как орех, до ядрышка оказался просто-напросто вне игры. Возможно, она трахалась не столько с ним, сколько в «мерседесе» вот так. Эти нынешние вообще относились к таким делам проще, трезвее, презервативнее; они укротили своих коней, их не трясло, а везло – в отличие от отцов, которым тусклое
Проще было сказать – «проехали» – и жить дальше, кабы не ежевечерние шмелиные звонки от Анжелки. Она то ли не понимала, что дразнит его, то ли поддразнивала нарочно, то ли не видела ничего особенного в том новом уровне доверительной близости, на который они вырулили после бала. В ожидании мамы, возвращавшейся не раньше двенадцати, она залезала в ванну и из ванны, тепленькая, названивала Тимофею Михайловичу, так что он слышал не только прогретый голос, но и телодвижения, озвученные журчанием и плеском воды. Он вникал – его вникали – во все детали ремонта, он знал все на свете и всю Москву, на слух определил эпоху Реставрации в ее арбатских задумках и устроил консультацию у знакомой дизайнерши, наскоро отшлифовавшей оба проекта – но вникал вполуха, вслушиваясь главным образом в журчание телодвижений, в загадочные русалочьи плески, шорохи, глюки. То, что у нее было водицей, у него было кровью, и кровь прибоем обрушивалась на сердце, заглушая нежный Анжелкин щебет. Где-то в конце апреля он не выдержал и признался:
– Нам нужно срочно встретиться и что-то сделать друг с другом, иначе у меня вышибет пробки.
– Ну вот, – огорчилась Анжелка. – Я ему про паркет, а он про пробки… Так нельзя, Тима, ты должен взять себя в руки.
– В каком смысле?
Она рассмеялась.
– А у тебя бывают такие причуды? – спросил Тимофей Михайлович.
Она опять рассмеялась, словно взяла тайм-аут.
– Я, Тим, вообще не балуюсь этим делом. По молодости, конечно, пробовала экспериментировать, но ничего такого, как в кино, не получалось. В жизни все по-другому или я немного другая, даже не знаю.
– Вот и я думаю, что ты русалка, а ниже попы у тебя хвост.
– Вот уж фигушки, – всплеснув коленями, сказала Анжелка. – На хвост это не похоже.
– Хотел бы я знать, на что это похоже…
– Вообще-то это похоже на дивные стройные ножки, которые не умещаются в ванне.
– А между ножками?
Опять зажурчала вода, дразня рисунком движения.
– … между ножками очень странная штучка. Такая серьезная – или хмурая или даже угрюмая, вот. Такая ископаемая. Похожа на устрицу, только без раковины. На моллюска со дна самого соленого на Земле моря. И оттуда, из этого рудимента, выглядывает сырое мясо. Это я, только без кожи. Как без одежды. Единственное место, откуда выглядывает моя сущность. А у вас такого нет.
– Нам слабо, – сказал обалдевший Дымшиц.
– Нам тоже непросто, особенно если все время об этом думать. Трудно быть современной деловой женщиной, когда между ног у тебя такой ископаемый рудимент. Ой… А вокруг шевелятся волосы, совсем как водоросли…
– Тебе бы профессионально заняться сексом по телефону, – пошутил Дымшиц. По-моему, пропадает талант. Я тоже пропадаю, Анжелка, ты зарываешь меня в землю. Подумай об этом.
Она пообещала подумать. Прошло, однако, еще полторы недели, прежде чем подвернулась возможность встретиться с Дымшицем. Только-только отшумел Первомай. На Лихоборах был день получки – Анжелка узнала об этом от дяди Володи, которому не терпелось получить денежки и удобрить ими дикорастущие акции МММ. С полудня телохранитель то и дело поглядывал на свои «командирские», словно часы показывали не время, а тикающий, разбухающий курс; Анжелка, изумляясь наивности многоопытного майора, отговаривала его как могла, полагая, что если Мавроди чем-то и отличается от мамаши, так только в худшую сторону, поскольку не ставит водочные заводы в Германии. Она даже привела соответствующее авторитетное предсказание Дымшица, которого дядя Володя знал лично, – не помогло;
Давненько не гуляла она пешком. Весна была в самой нежной своей поре, в салатовой каракульче лопнувших почек и нахлынувшей откровенно летней теплыни, грянувшей с неба проповедью добра и света – солнечной, внятной всякой твари проповедью, обратившей город в природу, день в воскресенье, будничных москвичей – в расслабленных прихожан весеннего шапито с сияющим голубым куполом, домашними сквозняками, живыми запахами земли, зелени, мусора. Она шла по солнечной стороне переулков, млея в тепле и нежничая с собой, светловолосой, стройной и длинноногой, шла в перекрестье одобрительных мужских взглядов и внимательных женских, одетая, можно сказать, по-рабочему неброско: блекло-голубые, почти белые джинсы, опоясанные изумительно мягким, роскошной выделки ремнем от Sergio Rossi, льняная блузка из Ветошного переулка, серебро на шее и на руках, невесомые босоножки Ecco – вот, собственно, и все, не считая хипповой холщовой сумочки, набитой деньгами, жировками, накладными и прочим дамским добром… Но такой эманацией нежности, покоя, благополучия веяло от Анжелки, что даже на бурлящем мешаниной народа и нарядов Арбате на нее заглядывали художники, ушлые фотографы предлагали бесплатно щелкнуть на память, бесплатно щелкали пальцами и звонко причмокивали вслед грузины, державшие уличную торговлю, а на Никитском бульваре загляделся даже ротвейлер, игривый лопоухий оболтус – озадаченно просел на задницу, вывалил язык и забыл о нем, роняя слюну в песок.
Они отужинали в «Экипаже», вновь окунувшись в уютную атмосферу цвета морской волны на закате, только вместо громоподобной мулатки гостей встречала миниатюрная тайка, сверкавшая глазками и великолепным ожерельем зубов, а еще Тима познакомил Анжелку с владельцем клуба – кудреватым, похожим на толстого Есенина молодым человеком с внимательным близоруким взглядом, красивыми бровями и вопиюще духовитой сигарой. Звали владельца Васей, и даже оный толстобрюхий красавец задергался при виде Анжелки, засмущался и пару раз обозвал ее то ли «крысой», то ли «кисой» – какой-то «крысей», короче, пока не выяснилось, что он, обознавшись, натуральным образом принял ее за Кристину Орбакайте; недоразумение разрешилось людоедским громоподобным хохотом, шампанским за счет заведения и членским билетом, выписанным на Анжелку.
– Красивое имя, громкая фамилия, – похвалил Вася, вручая карточку. – Не говоря о прочих бесспорных достоинствах… Не родственница ли пресловутой лихоборской особы?
Он так и сказал – пресловутой, словно вычитал это слово из книги.
– Дочка, – скромно подтвердил Дымшиц.
– Это хорошо, когда дочка, – игриво пошутил Вася и, раззявившись, засмотрелся на Анжелку навроде того ротвейлера. – Добро пожаловать, дорогая Анжела…
– Мог бы обойтись без подробностей, – сказала Анжелка, когда они садились в машину.
– Ничего, тут можно, – успокоил Дымшиц. – Тут ты в общем потоке, привыкай.
Они поехали на Вавилова, в пустую двухэтажную студию друга-фотографа, улетевшего на неделю в Париж. Дымшиц по-хозяйски уверенно управился с замками, позвонил в управление охраны и назвал код – студия стояла на сигнализации, потом показал Анжелке костюмерную, фотолабораторию, мощный ветродуй-вентилятор и хитрые механизмы подсветки. На втором этаже обнаружилась между прочим ванна-джакузи, вмонтированная в подиум прямо в комнате отдыха, а вровень с подиумом – недвусмысленного вида совершенно круглый диван, на котором можно было барахтаться по кругу, играя в минутную и часовую стрелки. Дымшиц нашел холодильник, в холодильнике – водку, соки, банку маслин; Анжелка наполнила ванну, хряпнула полстакана водки, разделась и полезла в кипящую, брызжущую преломленным светом воду. Дымшиц, в очередной раз задетый грубоватой бесчувственностью ее манер, пристроился рядом, на подиуме, взгрустнул, выпил водки, затем не выдержал и полез в ванну – мускулистый, волосатый, широкоплечий, – а пакетик с презервативом отверг, забросил куда-то за диван.
Потом ей стало тошно и муторно то ли от водки, то ли от резкого, густого запаха спермы. Дымшиц раздобыл в костюмерной халаты – один банный, простенький, другой синий с драконами, настоящий китайский, – она запахнулась в драконы и плюхнулась на диван, а Тимофей Михайлович ходил в коротком халатике, пил водку, плевался косточками маслин, смотрел на Анжелку и чесал бороду.
– Что-то не так, да? – спросил он. – Мне показалось, душа моя, что…
– Пардон, – буркнула Анжелка и метнулась в туалет не столько по тошноте, сколько из острого желания закрыться и побыть в одиночестве.