Сказки русских писателей

Коллектив авторов

Часть 2

Скоро сказка сказывается,

а не скоро дело делается

Начинается рассказ От Ивановых проказ, И от сивка, и от бурка, И от вещего каурка. Козы на море ушли; Горы лесом поросли; Конь с златой узды срывался, Прямо к солнцу поднимался; Лес стоячий под ногой, Сбоку облак громовой; Ходит облак и сверкает, Гром по небу рассыпает. Это присказка: пожди, Сказка будет впереди. Как на море-окияне И на острове Буяне Новый гроб в лесу стоит, В гробе девица лежит; Соловей над гробом свищет; Черный зверь в дубраве рыщет. Это присказка, а вот — Сказка чередом пойдет. Ну, так видите ль, миряне, Православны христиане, Наш удалый молодец Затесался во дворец; При конюшне царской служит И нисколько не потужит Он о братьях, об отце В государевом дворце. Да и что ему до братьев? У Ивана красных платьев, Красных шапок, сапогов Чуть не десять коробов; Ест он сладко, спит он столько, Что раздолье, да и только! Вот неделей через пять Начал спальник примечать… Надо молвить, этот спальник До Ивана был начальник Над конюшной надо всей, Из боярских слыл детей; Так не диво, что он злился На Ивана и божился Хоть пропасть, а пришлеца Потурить вон из дворца. Но, лукавство сокрывая, Он для всякого случая Притворился, плут, глухим, Близоруким и немым; Сам же думает: «Постой-ка, Я те двину, неумойка!» Так, неделей через пять, Спальник начал примечать, Что Иван коней не холит, И не чистит, и не школит; Но при всем том два коня Словно лишь из-под гребня: Чисто-начисто обмыты, Гривы в косы перевиты, Челки собраны в пучок, Шерсть – ну, лоснится, как шелк; В стойлах – свежая пшеница, Словно тут же и родится, И в чанах больших сыта Будто только налита. «Что за притча тут такая? — Спальник думает, вздыхая. — Уж не ходит ли, постой, К нам проказник домовой? Дай-ка я подкараулю, А нешто, так я и пулю, Не смигнув, умею слить, — Лишь бы дурня уходить. Донесу я в думе царской, Что конюший государской — Басурманин, ворожей, Чернокнижник и злодей; Что он с бесом хлеб-соль водит, В церковь божию не ходит, Католицкой держит крест И постами мясо ест». В тот же вечер этот спальник, Прежний конюших начальник, В стойлы спрятался тайком И обсыпался овсом. Вот и полночь наступила. У него в груди заныло: Он ни жив ни мертв лежит, Сам молитвы все творит, Ждет суседки… Чу! всам-деле, Двери глухо заскрыпели, Кони топнули, и вот Входит старый коновод. Дверь задвижкой запирает, Шапку бережно скидает, На окно ее кладет И из шапки той берет В три завернутый тряпицы Царский клад – перо Жар-птицы. Свет такой тут заблистал, Что чуть спальник не вскричал, И от страху так забился, Что овес с него свалился. Но суседке невдомек! Он кладет перо в сусек, Чистить коней начинает, Умывает, убирает, Гривы длинные плетет, Разны песенки поет. А меж тем, свернувшись клубом, Поколачивая зубом, Смотрит спальник, чуть живой, Что тут деет домовой. Что за бес! Нешто нарочно Прирядился плут полночный: Нет рогов, ни бороды, Ражий парень, хоть куды! Волос гладкий, сбоку ленты, На рубашке прозументы, Сапоги как ал сафьян, — Ну, точнехонько Иван. Что за диво? Смотрит снова Наш глазей на домового… «Э! так вот что! – наконец Проворчал себе хитрец. — Ладно, завтра ж царь узнает, Что твой глупый ум скрывает. Подожди лишь только дня, Будешь помнить ты меня!» А Иван, совсем не зная, Что беда ему такая Угрожает, все плетет Гривы в косы да поет; А убрав их, в оба чана Нацедил сыты медвяной И насыпал дополна Белоярова пшена. Тут зевнув, перо Жар-птицы Завернул опять в тряпицы, Шапку под ухо – и лег У коней близ задних ног. Только начало зориться, Спальник начал шевелиться, И, услыша, что Иван Так храпит, как Еруслан, Он тихонько вниз слезает И к Ивану подползает, Пальцы в шапку запустил, Хвать перо – и след простыл. Царь лишь только пробудился, Спальник наш к нему явился, Стукнул крепко об пол лбом И запел царю потом: «Я с повинной головою, Царь, явился пред тобою, Не вели меня казнить, Прикажи мне говорить». — «Говори, не прибавляя, — Царь сказал ему, зевая, — Если ж ты да будешь врать, То кнута не миновать». Спальник наш, собравшись с силой, Говорит царю: «Помилуй! Вот те истинный Христос, Справедлив мой, царь, донос: Наш

Иван, то всякий знает, От тебя, отец, скрывает, Но не злато, не сребро — Жароптицево перо…» — «Жароптицево?.. Проклятый! И он смел, такой богатый… Погоди же ты, злодей! Не минуешь ты плетей!..» — «Да и то ль еще он знает! — Спальник тихо продолжает, Изогнувшися. – Добро! Пусть имел бы он перо; Да и самую Жар-птицу Во твою, отец, светлицу, Коль приказ изволишь дать, Похваляется достать». И доносчик с этим словом, Скрючась обручем таловым, Ко кровати подошел, Подал клад – и снова в пол. Царь смотрел и дивовался, Гладил бороду, смеялся И скусил пера конец. Тут, уклав его в ларец, Закричал (от нетерпенья), Подтвердив свое веленье Быстрым взмахом кулака: «Гей! Позвать мне дурака!» И посыльные дворяна Побежали по Ивана, Но, столкнувшись все в углу, Растянулись на полу. Царь тем много любовался И до колотья смеялся. А дворяна, усмотря, Что смешно то для царя, Меж собой перемигнулись И вдругорядь растянулись. Царь тем так доволен был, Что их шапкой наградил. Тут посыльные дворяна Вновь пустились звать Ивана И на этот уже раз Обошлися без проказ. Вот к конюшне прибегают, Двери настежь отворяют И ногами дурака Ну толкать во все бока. С полчаса над ним возились, Но его не добудились, Наконец уж рядовой Разбудил его метлой. «Что за челядь тут такая? — Говорит Иван, вставая. — Как хвачу я вас бичом, Так не станете потом Без пути будить Ивана!» Говорят ему дворяна: «Царь изволил приказать Нам тебя к нему позвать». — «Царь?.. Ну ладно! Вот сряжуся И тотчас к нему явлюся», — Говорит послам Иван. Тут надел он свой кафтан, Опояской подвязался, Приумылся, причесался, Кнут свой сбоку прицепил Словно утица поплыл. Вот Иван к царю явился, Поклонился, подбодрился, Крякнул дважды и спросил: «А пошто меня будил?» Царь, прищурясь глазом левым, Закричал ему со гневом, Приподнявшися: «Молчать! Ты мне должен отвечать: В силу коего указа Скрыл от нашего ты глаза Наше царское добро — Жароптицево перо? Что я – царь али боярин? Отвечай сейчас, татарин!» Тут Иван, махнув рукой, Говорит царю: «Постой! Я те шапки, ровно, не дал, Как же ты о том проведал? Что ты – ажно ты пророк? Ну, да что, сади в острог, Прикажи сейчас хоть в палки, — Нет пера, да и шабалки!..» — «Отвечай же! Запорю!..» — «Я те толком говорю: Нет пера! Да, слышь, откуда Мне достать такое чудо?» Царь с кровати тут вскочил И ларец с пером открыл. «Что? Ты смел еще переться? Да уж нет, не отвертеться! Это что? А?» Тут Иван, Задрожав, как лист в буран, Шапку выронил с испуга. «Что, приятель, видно, туго? — Молвил царь. – Постой-ка, брат!..» «Ох, помилуй, виноват! Отпусти вину Ивану, Я вперед уж врать не стану». И, закутавшись в полу, Растянулся на полу. «Ну, для первого случаю Я вину тебе прощаю, — Царь Ивану говорит. — Я, помилуй бог, сердит! И с сердцов иной порою Чуб сниму, и с головою. Так вот, видишь, я каков! Но, сказать без дальних слов, Я узнал, что ты Жар-птицу В нашу царскую светлицу, Если б вздумал приказать, Похваляешься достать. Ну, смотри ж, не отпирайся И достать ее старайся». Тут Иван волчком вскочил. «Я того не говорил! — Закричал он, утираясь. — О пере не запираюсь, Но о птице, как ты хошь, Ты напраслину ведешь». Царь, затрясши бородою: «Что! Рядиться мне с тобою? — Закричал он. – Но смотри! Если ты недели в три Не достанешь мне Жар-птицу В нашу царскую светлицу, То, клянуся бородой! Ты поплатишься со мной: На правеж – в решетку – на кол! Вон, холоп!» Иван заплакал И пошел на сеновал, Где конек его лежал. Горбунок, его почуял, Дрягнул было плясовую; Но, как слезы увидал, Сам чуть-чуть не зарыдал. «Что, Иванушка, невесел? Что головушку повесил? — Говорил ему конек, У его вертяся ног, — Не утайся предо мною, Все скажи, что за душою; Я помочь тебе готов. Аль, мой милый, нездоров? Аль попался к лиходею?» Пал Иван к коньку на шею, Обнимал и целовал. «Ох, беда, конек! – сказал. — Царь велит достать Жар-птицу В государскую светлицу. Что мне делать, горбунок?» Говорит ему конек: «Велика беда, не спорю; Но могу помочь я горю. Оттого беда твоя, Что не слушался меня: Помнишь, ехав в град-столицу, Ты нашел перо Жар-птицы; Я сказал тебе тогда: «Не бери, Иван, – беда! Много, много непокою Принесет оно с собою». Вот теперя ты узнал, Правду ль я тебе сказал. Но, сказать тебе по дружбе, Это – службишка, не служба; Служба все, брат, впереди. Ты к царю теперь поди И скажи ему открыто: «Надо, царь, мне два корыта Белоярова пшена Да заморского вина. Да вели поторопиться: Завтра, только зазорится, Мы отправимся в поход». Тут Иван к царю идет, Говорит ему открыто: «Надо царь, мне два корыта Белоярова пшена Да заморского вина. Да вели поторопиться: Завтра, только зазорится, Мы отправимся в поход». Царь тотчас приказ дает, Чтоб посыльные дворяна Все сыскали для Ивана, Молодцом его назвал И «счастливый путь!» сказал. На другой день утром рано, Разбудил конек Ивана: «Гей! Хозяин! полно спать! Время дело исправлять!» Вот Иванушка поднялся, В путь-дорожку собирался, Взял корыта, и пшено, И заморское вино; Потеплее приоделся, На коньке своем уселся, Вынул хлеба ломоток И поехал на восток — Доставать тое Жар-птицу.

Едут целую седмицу. Напоследок, в день осьмой, Приезжают в лес густой, Тут сказал конек Ивану: «Ты увидишь здесь поляну; На поляне той гора, Вся из чистого сребра; Вот сюда-то до зарницы Прилетают жары-птицы Из ручья воды испить; Тут и будем их ловить». И, окончив речь к Ивану, Выбегает на поляну. Что за поле! Зелень тут Словно камень изумруд; Ветерок над нею веет, Так вот искорки и сеет; А по зелени цветы Несказанной красоты. А на той ли на поляне, Словно вал на окияне, Возвышается гора Вся из чистого сребра. Солнце летними лучами Красит всю ее зарями, В сгибах золотом бежит, На верхах свечой горит. Вот конек по косогору Поднялся на эту гору, Версту, другу пробежал Устоялся и сказал: «Скоро ночь, Иван, начнется, И тебе стеречь придется. Ну, в корыто лей вино И с вином мешай пшено. А чтоб быть тебе закрыту, Ты под то подлезь корыто, Втихомолку примечай, Да смотри же, не зевай. До восхода, слышь, зарницы Прилетят сюда жар-птицы И начнут пшено клевать Да по-своему кричать. Ты, которая поближе, И схвати ее, смотри же! А поймаешь птицу-жар — И кричи на весь базар; Я тотчас к тебе явлюся». — «Ну, а если обожгуся? — Говорит коньку Иван, Расстилая свой кафтан. — Рукавички взять придется, Чай, плутовка больно жгется». Тут конек из глаз исчез, А Иван, кряхтя, подлез Под дубовое корыто И лежит там как убитый. Вот полночною порой Свет разлился над горой, Будто полдни наступают: Жары-птицы налетают; Стали бегать и кричать И пшено с вином клевать. Наш Иван, от них закрытый, Смотрит птиц из-под корыта И толкует сам с собой, Разводя вот так рукой: «Тьфу ты, дьявольская сила! Эк их, дряни, привалило! Чай, их тут с десятков с пять. Кабы всех переимать — То-то было бы поживы! Неча молвить, страх красивы! Ножки красные у всех; А хвосты-то – сущий смех! Чай, таких у куриц нету; А уж сколько, парень, свету — Словно батюшкина печь!» И, скончав такую речь Сам с собою, под лазейкой Наш Иван ужом да змейкой Ко пшену с вином подполз — Хвать одну из птиц за хвост. «Ой! Конечек-горбуночек! Прибегай скорей, дружочек! Я ведь птицу-то поймал!» — Так Иван-дурак кричал. Горбунок тотчас явился. «Ай, хозяин, отличился! — Говорит ему конек. — Ну, скорей ее в мешок! Да завязывай тужее; А мешок привесь на шею, Надо нам в обратный путь». — «Нет, дай птиц-то мне пугнуть! — Говорит Иван. – Смотри-ка, Вишь, надселися от крика!» И, схвативши свой мешок, Хлещет вдоль и поперек. Ярким пламенем сверкая, Встрепенулася вся стая, Кругом огненным свилась И за тучи понеслась. А Иван наш вслед за ними Рукавицами своими Так и машет и кричит, Словно щелоком облит. Птицы в тучах потерялись; Наши путники собрались, Уложили царский клад И вернулися назад. Вот приехали в столицу. «Что, достал ли ты Жар-птицу?» — Царь Ивану говорит, Сам на спальника глядит. А уж тот, нешто от скуки, Искусал себе все руки. «Разумеется, достал», — Наш Иван царю сказал. «Где ж она?» – «Постой немножко, Прикажи сперва окошко В почивальне затворить, Знашь, чтоб темень сотворить». Тут дворяна побежали И окошко затворяли, Вот Иван мешок на стол. «Ну-ка, бабушка, пошел!» Свет такой тут вдруг разлился, Что весь двор рукой закрылся. Царь кричит на весь базар: «Ахти, батюшки, пожар! Эй, решеточных сзывайте! Заливайте! заливайте!» — «Это, слышь ты, не пожар, Это свет от птицы-жар, — Молвил ловчий, сам со смеху Надрываяся. – Потеху Я привез те, осударь!» Говорит Ивану царь: «Вот люблю дружка Ванюшу! Взвеселил мою ты душу, И на радости такой — Будь же царский стремянной!» Это видя, хитрый спальник, Прежний конюших начальник, Говорит себе под нос: «Нет, постой, молокосос! Не всегда тебе случится Так канальски отличиться, Я те снова подведу, Мой дружочек, под беду!» Через три потом недели Вечерком одним сидели В царской кухне повара И служители двора, Попивали мед из жбана Да читали Еруслана. «Эх! – один слуга сказал, — Как севодни я достал От соседа чудо-книжку! В ней страниц не так чтоб слишком, Да и сказок только пять, А уж сказки – вам сказать, Так не можно надивиться; Надо ж этак умудриться!» Тут все в голос: «Удружи! Расскажи, брат, расскажи!» — «Ну, какую ж вы хотите? Пять ведь сказок; вот смотрите: Перва сказка о бобре, А вторая о царе, Третья… дай бог память… точно! О боярыне восточной; Вот в четвертой: князь Бобыл; В пятой… в пятой… эх, забыл! В пятой сказке говорится… Так в уме вот и вертится…» — «Ну, да брось ее!» – «Постой!..» — «О красотке, что ль, какой?» — «Точно! В пятой говорится О прекрасной Царь-девице. Ну, которую ж, друзья, Расскажу сегодня я?» — «Царь-девицу! – все кричали. — О царях мы уж слыхали, Нам красоток-то скорей! Их и слушать веселей». И слуга, усевшись важно, Стал рассказывать протяжно: «У далеких немских стран Есть, ребята, окиян По тому ли окияну Ездят только басурманы; С православной же земли Не бывали николи Ни дворяне, ни миряне На поганом окияне. От гостей же слух идет, Что девица там живет; Но девица не простая, Дочь, вишь, Месяцу родная, Да и Солнышко ей брат. Та девица, говорят, Ездит в красном полушубке, В золотой, ребята, шлюпке И серебряным веслом Самолично правит в нем; Разны песни попевает И на гусельцах играет…» Спальник тут с полатей скок — И со всех обеих ног Во дворец к царю пустился И как раз к нему явился, Стукнул крепко об пол лбом И запел царю потом: «Я с повинной головою, Царь, явился пред тобою, Не вели меня казнить, Прикажи мне говорить!» — «Говори, да правду только И не ври, смотри, нисколько!» — Царь с кровати закричал. Хитрый спальник отвечал: «Мы сегодня в кухне были За твое здоровье пили, А один из дворских слуг Нас забавил сказкой вслух; В этой сказке говорится О прекрасной Царь-девице. Вот твой царский стремянной Поклялся своей брадой, Что он знает эту птицу — Так он назвал Царь-девицу, — И ее, изволишь знать, Похваляется достать». Спальник стукнул об пол снова. «Гей, позвать мне стремяннова!» — Царь посыльным закричал. Спальник тут за печку стал; А посыльные дворяна Побежали по Ивана; В крепком сне его нашли И в рубашке привели. Царь так начал речь: «Послушай, На тебя донос, Ванюша. Говорят, что вот сейчас Похвалялся ты для нас Отыскать другую птицу, Сиречь молвить, Царь-девицу…» — «Что ты, что ты, бог с тобой! — Начал царский стремянной. — Чай, спросонков, я толкую, Штуку выкинул такую. Да хитри себе, как хошь, А меня не проведешь». Царь, затрясши бородою: «Что? Рядиться мне с тобою? — Закричал он. – Но смотри, Если ты недели в три Не достанешь Царь-девицу В нашу царскую светлицу, То клянуся бородой, Ты поплатишься со мной: На правеж – в решетку – на кол! Вон, холоп!» Иван заплакал И пошел на сеновал, Где конек его лежал. «Что, Иванушка, невесел? Что головушку повесил? — Говорит ему конек. — Аль, мой милый, занемог? Аль попался к лиходею?» Пал Иван коньку на шею, Обнимал и целовал. «Ох, беда, конек! – сказал. — Царь велит в свою светлицу Мне достать, слышь, Царь-девицу. Что мне делать, горбунок?» Говорит ему конек: «Велика беда, не спорю; Но могу помочь я горю. Оттого беда твоя, Что не слушался меня. Но, сказать тебе по дружбе, Это службишка, не служба; Служба все, брат, впереди! Ты к царю теперь поди И скажи: «Ведь для поимки Надо, царь, мне две ширинки, Шитый золотом шатер Да обеденный прибор — Весь заморского варенья — И сластей для прохлажденья». Вот Иван к царю идет И такую речь ведет: «Для царевниной поимки Надо, царь, мне две ширинки, Шитый золотом шатер Да обеденный прибор — Весь заморского варенья — И сластей для прохлажденья». — «Вот давно бы так, чем нет», — Царь с кровати дал ответ И велел, чтобы дворяна Все сыскали для Ивана, Молодцом его назвал И «счастливый путь!» сказал. На другой день, утром рано, Разбудил конек Ивана: «Гей! Хозяин! полно спать! Время дело исправлять!» Вот Иванушка поднялся, В путь дорожку собирался, Взял ширинки и шатер Да обеденный прибор — Весь заморского варенья — И сластей для прохлажденья; Все в мешок дорожный склал И веревкой завязал, Потеплее приоделся, На коньке своем уселся, Вынул хлеба ломоток И поехал на восток По тое ли Царь-девицу. Едут целую седмицу; Напоследок, в день осьмой, Приезжают в лес густой. Тут сказал конек Ивану: «Вот дорога к окияну, И на нем-то круглый год Та красавица живет; Два раза? она лишь сходит С окияна и приводит Долгий день на землю к нам. Вот увидишь завтра сам». И, окончив речь к Ивану, Выбегает к окияну, На котором белый вал Одинешенек гулял. Тут Иван с конька слезает, А конек ему вещает: «Ну, раскидывай шатер, На ширинку ставь прибор Из заморского варенья И сластей для прохлажденья. Сам ложися за шатром Да смекай себе умом. Видишь, шлюпка вон мелькает. То царевна подплывает. Пусть в шатер она войдет, Пусть покушает, попьет; Вот, как в гусли заиграет — Знай, уж время наступает. Ты тотчас в шатер вбегай, Ту царевну сохватай, И держи ее сильнее, Да зови меня скорее. Я на первый твой приказ Прибегу к тебе как раз, И поедем… Да смотри же, Ты гляди за ней поближе, Если ж ты ее проспишь, Так беды не избежишь». Тут конек из глаз сокрылся, За шатер Иван забился И давай дыру вертеть, Чтоб царевну подсмотреть. Ясный полдень наступает; Царь-девица подплывает, Входит с гуслями в шатер И садится за прибор. «Хм! Так вот та Царь-девица! Как же в сказках говорится, — Рассуждает стремянной, — Что куда красна собой Царь-девица, так что диво! Эта вовсе не красива: И бледна-то и тонка, Чай, в обхват-то три вершка; А ножонка-то ножонка! Тьфу ты! Словно у цыпленка! Пусть полюбится кому, Я и даром не возьму». Тут царевна заиграла И столь сладко припевала, Что Иван, не зная как, Прикорнулся на кулак; И под голос тихий, стройный Засыпает преспокойно. Запад тихо догорал. Вдруг конек над ним заржал И, толкнув его копытом, Крикнул голосом сердитым: «Спи, любезный, до звезды! Высыпай себе беды! Не меня ведь вздернут на кол!» Тут Иванушка заплакал И, рыдаючи, просил, Чтоб конек его простил. «Отпусти вину Ивану, Я вперед уж спать не стану». — «Ну, уж бог тебя простит! — Горбунок ему кричит. — Все поправим, может статься, Только, чур, не засыпаться; Завтра, рано поутру, К златошвейному шатру Приплывет опять девица — Меду сладкого напиться. Если ж снова ты заснешь, Головы уж не снесешь». Тут конек опять сокрылся; А Иван сбирать пустился Острых камней и гвоздей От разбитых кораблей Для того, чтоб уколоться, Если вновь ему вздремнется. На другой день, поутру, К злотошвейному шатру Царь-девица подплывает, Шлюпку на берег бросает, Входит с гуслями в шатер И садится за прибор… Вот царевна заиграла И столь сладко припевала, Что Иванушке опять Захотелося поспать. «Нет, постой же ты, дрянная! — Говорит Иван, вставая. — Ты вдругорядь не уйдешь И меня не проведешь.» Тут в шатер Иван вбегает, Косу длинную хватает… «Ой, беги, конек, беги! Горбунок мой, помоги!» Вмиг конек к нему явился. «Ах, хозяин, отличился! Ну, садись же поскорей! Да держи ее плотней!»

Вот столицы достигает. Царь к царевне выбегает. За белы руки берет, Во дворец ее ведет И садит за стол дубовый И под занавес шелковый, В глазки с нежностью глядит, Сладки речи говорит: «Бесподобная девица! Согласися быть царица! Я тебя едва узрел — Сильной страстью воскипел. Соколины твои очи Не дадут мне спать средь ночи И во время бела дня, Ох, измучают меня. Молви ласковое слово! Все для свадьбы уж готово; Завтра ж утром, светик мой, Обвенчаемся с тобой И начнем жить припевая». А царевна молодая, Ничего не говоря, Отвернулась от царя. Царь нисколько не сердился, Но сильней еще влюбился; На колен пред нею стал, Ручки нежно пожимал И балясы начал снова: «Молви ласковое слово! Чем тебя я огорчил? Али тем, что полюбил? О, судьба моя плачевна!» Говорит ему царевна: «Если хочешь взять меня, То доставь ты мне в три дня Перстень мой из окияна!» — «Гей! Позвать ко мне Ивана!» — Царь поспешно закричал И чуть сам не побежал. Вот Иван к царю явился, Царь к нему оборотился И сказал ему: «Иван! Поезжай на окиян; В окияне том хранится Перстень, слышь ты, Царь-девицы. Коль достанешь мне его, Задарю тебя всего». — «Я и с первой-то дороги Волочу насилу ноги — Ты опять на окиян!» — Говорит царю Иван. «Как же, плут, не торопиться: Видишь, я хочу жениться! — Царь со гневом закричал И ногами застучал. — У меня не отпирайся, А скорее отправляйся!» Тут Иван хотел идти. «Эй, послушай! По пути, — Говорит ему царица, — Заезжай ты поклониться В изумрудный терем мой Да скажи моей родной: Дочь ее узнать желает, Для чего она скрывает По три ночи, по три дня Лик свой ясный от меня? И зачем мой братец красный Завернулся в мрак ненастный И в туманной вышине Не пошлет луча ко мне? Не забудь же!» – «Помнить буду, Если только не забуду; Да ведь надо же узнать, Кто те братец, кто те мать, Чтоб в родне-то нам не сбиться». Говорит ему царица: «Месяц – мать мне. Солнце – брат». «Да смотри, в три дня назад!» — Царь-жених к тому прибавил. Тут Иван царя оставил И пошел на сеновал, Где конек его лежал. «Что, Иванушка, невесел? Что головушку повесил?» — Говорит ему конек. «Помоги мне, горбунок! Видишь, вздумал царь жениться, Знашь, на тоненькой царице, Так и шлет на окиян, — Говорит коньку Иван, — Дал мне сроку три дня только; Тут попробовать изволь-ка Перстень дьявольский достать! Да велела заезжать Эта тонкая царица Где-то в терем поклониться Солнцу, Месяцу, притом И спрошать кое об чем…» Тут конек: «Сказать по дружбе, Это – службишка, не служба; Служба все, брат, впереди! Ты теперя спать поди; А назавтра, утром рано, Мы поедем к окияну». На другой день наш Иван Взяв три луковки в карман, Потеплее приоделся, На коньке своем уселся И поехал в дальний путь… Дайте, братцы, отдохнуть!

Часть 3

Доселева Макар огороды копал,

а нынече Макар в воеводы попал.

Та-ра-ра-ли, та-ра-ра! Вышли кони со двора; Вот крестьяне их поймали Да покрепче привязали. Сидит ворон на дубу, Он играет во трубу; Как во трубушку играет, Православных потешает: «Эй! Послушай, люд честной! Жили-были муж с женой; Муж-то примется за шутки, А жена за прибаутки, И пойдет у них тут пир, Что на весь крещеный мир!» Это присказка ведется, Сказка послее начнется. Как у наших у ворот Муха песенку поет: «Что дадите мне за вестку? Бьет свекровь свою невестку: Посадила на шесток, Привязала за шнурок, Ручки к ножкам притянула, Ножку правую разула: «Не ходи ты по зарям! Не кажися молодцам!» Это присказка велася, Вот и сказка началася. Ну-с, так едет наш Иван За кольцом на окиян. Горбунок летит как ветер. И в почин на первый вечер Верст сто тысяч отмахал И нигде не отдыхал. Подъезжая к окияну, Говорит коне Ивану: «Ну, Иванушка, смотри, Вот минутки через три Мы приедем на поляну — Прямо к морю-окияну; Поперек его лежит Чудо-юдо Рыба-кит; Десять лет уж он страдает, А доселева не знает, Чем прощенье получить: Он начнет тебя просить, Чтоб ты в Солнцевом селенье Попросил ему прощенье; Ты исполнить обещай, Да,

смотри, не забывай!» Вот въезжает на поляну Прямо к морю-окияну; Поперек его лежит Чудо-юдо Рыба-кит. Все бока его изрыты. Частоколы в ребра вбиты, На хвосте сыр-бор шумит, На спине село стоит; Мужички на губе пашут, Между глаз мальчишки пляшут, А в дуброве, меж усов, Ищут девушки грибов. Вот конек бежит по киту, По костям стучит копытом. Чудо-юдо Рыба-кит Так проезжим говорит, Рот широкий отворяя, Тяжко, горько воздыхая: «Путь-дорога, господа! Вы откуда и куда?» — «Мы послы от Царь-девицы, Едем оба из столицы, — Говорит ему конек, — К Солнцу прямо на восток, Во хоромы золотые». — «Так нельзя ль, отцы родные, Вам у Солнышка спросить: Долго ль мне в опале быть, И за кои прегрешенья Я терплю беды-мученья?» — «Ладно, ладно, Рыба-кит!» — Наш Иван ему кричит. «Будь отец мне милосердный! Вишь, как мучуся я, бедный! Десять лет уж тут лежу… Я и сам те услужу!..» — Кит Ивана умоляет, Сам же горько воздыхает. «Ладно. Ладно, Рыба-кит!» — Наш Иван ему кричит. Тут конек под ним забился, Прыг на берег и пустился: Только видно, как песок, Вьется вихорем у ног. Едут близко ли, далеко, Едут низко ли, высоко И увидели ль кого — Я не знаю ничего. Скоро сказка говорится, Дело мешкотно творится. Только, братца, я узнал, Что конек туда вбежал, Где (я слышал стороною) Небо сходится с землею, Где крестьянки лен прядут, Прялки на небо кладут. Тут Иван с землей простился И на небе очутился, И поехал, будто князь, Шапка набок, подбодрясь. «Эко диво! Эко диво! Наше царство хоть красиво, — Говорит коньку Иван Средь лазоревых полян, — А как с небом-то сравнится, Так под стельку не годится. Что земля-то!.. Ведь она И черна-то и грязна; Здесь земля-то голубая, — А уж светлая какая!.. Посмотри-ка, горбунок, Видишь, вон где, на восток, Словно светится зарница… Чай, небесная светлица… Что-то больно высока!» — Так спросил Иван конька. «Это терем Царь-девицы, Нашей будущей царицы, — Горбунок ему кричит, — По ночам здесь Солнце спит, А полуденной порою Месяц входит для покою». Подъезжают; у ворот Из столбов хрустальный свод: Все столбы те завитые Хитро в змейки золотые; На верхушках три звезды, Вокруг терема сады; На серебряных там ветках, В раззолоченных во клетках Птицы райские живут, Песни царские поют. А ведь терем с теремами Будто город с деревнями; А на тереме из звезд — Православный русский крест. Вот конек во двор въезжает; Наш Иван с него слезает, В терем к Месяцу идет И такую речь ведет: «Здравствуй, Месяц Месяцович! Я – Иванушка Петрович, Из далеких я сторон И привез тебе поклон». — «Сядь, Иванушка Петрович! — Молвил Месяц Месяцович. — И поведай мне вину В нашу светлую страну Твоего с земли прихода; Из какого ты народа, Как попал ты в этот край, — Все скажи мне, не утай». — «Я с земли пришел Землянской, Из страны христианской, — Говорит, садясь, Иван, — Переехал окиян С порученьем от царицы — В светлый терем поклониться И сказать вот так, постой! «Ты скажи моей родной: Дочь ее узнать желает, Для чего она скрывает По три ночи, по три дня Лик какой-то от меня; И зачем мой братец красный Завернулся в мрак ненастный И в туманной вышине Не пошлет луча ко мне?» Так, кажися? Мастерица Говорить красно царица; Не припомнишь все сполна, Что сказала мне она». — «А какая то царица?» «Это, знаешь, Царь-девица». — «Царь-девица?.. Так она, Что ль, тобой увезена?» — Вскрикнул Месяц Месяцович. А Иванушка Петрович Говорит: «Известно, мной! Вишь, я царский стремянной; Ну, так царь меня отправил, Чтобы я ее доставил В три недели во дворец; А не то меня отец Посадить грозился на кол». Месяц с радости заплакал, Ну Ивана обнимать, Целовать и миловать. «Ах, Иванушка Петрович! — Молвил Месяц Месяцович. — Ты принес такую весть, Что не знаю, чем и счесть! А уж как мы горевали, Что царевну потеряли!.. Оттого-то, видишь, я По три ночи, по три дня В темном облаке ходила, Все грустила да грустила, Трое суток не спала, Крошки хлеба не брала, Оттого-то сын мой красный Завернулся в мрак ненастный, Луч свой жаркий погасил, Миру божью не светил: Все грустил, вишь, по сестрице, Той ли красной Царь-девице. Что, здорова ли она? Не грустна ли, не больна?» — «Всем бы, кажется, красотка, Да у ней, кажись, сухотка: Ну, как спичка, слышь, тонка, Чай в обхват-то три вершка; Вот как замуж-то поспеет, Так небось и потолстеет: Царь, слышь, женится на ней». Месяц вскрикнул: «Ах, злодей! Вздумал в семьдесят жениться На молоденькой девице! Да стою я крепко в том — Просидит он женихом! Вишь, что старый хрен затеял: Хочет жать там, где не сеял! Полно, лаком больно стал!» Тут Иван опять сказал: «Есть еще к тебе прошенье, То о китовом прощенье… Есть, вишь, море; чудо-кит Поперек его лежит: Все бока его изрыты, Частоколы в ребра вбиты… Он, бедняк, меня прошал, Чтобы я тебя спрошал: Скоро ль кончится мученье? Чем сыскать ему прощенье? И на что он тут лежит?» Месяц ясный говорит: «Он за то несет мученье, Что без божия веленья Проглотил среди морей Три десятка кораблей. Если даст он им свободу, Снимет бог с него невзгоду. Вмиг все раны заживит, Долгим веком наградит». Тут Иванушка поднялся, С светлым Месяцем прощался, Крепко шею обнимал, Трижды в щеки целовал «Ну, Иванушка Петрович! — Молвил Месяц Месяцович. — Благодарствую тебя За сынка и за себя. Отнеси благословенье Нашей дочке в утешенье И скажи моей родной: «Мать твоя всегда с тобой; Полно плакать и крушиться: Скоро грусть твоя решится, — И не старый, с бородой, А красавец молодой Поведет тебя к налою.» Ну, прощай же! Бог с тобою!» Поклонившись, как умел, На конька Иван тут сел, Свистнул, будто витязь знатный, И пустился в путь обратный.

На другой день наш Иван Вновь пришел на окиян. Вот конек бежит по киту, По костям стучит копытом. Чудо-юдо Рыба-кит Так, вздохнувши, говорит: «Что, отцы, мое прошенье? Получу ль когда прощенье?» — «Погоди ты, Рыба-кит!» — Тут конек ему кричит. Вот в село он прибегает, Мужичков к себе сзывает, Черной гривкою трясет И такую речь ведет: «Эй, послушайте, миряне, Православны христиане! Коль не хочет кто из вас К водяному сесть в приказ, Убирайся вмиг отсюда. Здесь тотчас случится чудо: Море сильно закипит, Повернется Рыба-кит…» Тут крестьяне и миряне, Православны христиане, Закричали: «Быть бедам!» И пустились по домам. Все телеги собирали; В них, не мешкая, поклали Все, что было живота, И оставили кита. Утро с полднем повстречалось, А в селе уж не осталось Ни одной души живой, Словно шел Мамай войной! Тут конек на хвост вбегает, К перьям близко прилегает И что мочи есть кричит: «Чудо-юдо Рыба-кит! Оттого твои мученья, Что без божия веленья Проглотил ты средь морей Три десятка кораблей. Если дашь ты им свободу, Снимет бог с тебя невзгоду, Вмиг все раны заживит, Веком долгим наградит». И окончив речь такую, Закусил узду стальную, Понатужился – и вмиг На далекий берег прыг. Чудо-кит зашевелился, Словно холм поворотился, Начал море волновать И из челюстей бросать Корабли за кораблями С парусами и гребцами. Тут поднялся шум такой, Что проснулся царь морской: В пушки медные палили, В трубы кованы трубили; Белый парус поднялся, Флаг на мачте развился; Поп с причетом всем служебным Пел на палубе молебны; А гребцов веселый ряд Грянул песню наподхват: «Как по моречку, по морю, По широкому раздолью, Что по самый край земли, Выбегают корабли…» Волны моря заклубились, Корабли из глаз сокрылись. Чудо-юдо Рыба-кит Громким голосом кричит, Рот широкий отворяя, Плесом волны разбивая: «Чем вам, други, услужить? Чем за службу наградить? Надо ль раковин цветистых? Надо ль рыбок золотистых? Надо ль крупных жемчугов? Все достать для вас готов!» — «Нет, кит-рыба, нам в награду Ничего того не надо, — Говорит ему Иван, — Лучше перстень нам достань, — Перстень, знаешь. Царь-девицы, Нашей будущей царицы». — «Ладно, ладно! Для дружка И сережку из ушка! Отыщу я до зарницы Перстень красной Царь-девицы», — Кит Ивану отвечал И, как ключ, на дно упал. Вот он плесом ударяет, Громким голосом сзывает Осетриный весь народ И такую речь ведет: «Вы достаньте до зарницы Перстень красной Царь-девицы, Скрытый в ящичке на дне. Кто его доставит мне, Награжу того я чином: Будет думным дворянином. Если ж умный мой приказ Не исполните… я вас!..» Осетры тут поклонились И в порядке удалились. Через несколько часов Двое белых осетров К киту медленно подплыли И смиренно говорили: «Царь великий! Не гневись! Мы все море уж, кажись, Исходили и изрыли, Но и знаку не открыли. Только Ёрш один из нас Совершил бы твой приказ: Он по всем морям гуляет, Так уж, верно, перстень знает; Но его, как бы назло, Уж куда-то унесло». «Отыскать его в минуту И послать в мою каюту!» — Кит сердито закричал И усами закачал. Осетры тут поклонились, В земский суд бежать пустились И велели в тот же час От кита писать указ, Чтоб гонцов скорей послали И Ерша того поймали. Лещ, услыша сей приказ, Именной писал указ; Сом (советником он звался) Под указом подписался; Черный рак указ сложил И печати приложил. Двух дельфинов тут призвали И, отдав указ, сказали, Чтоб, от имени царя, Обежали все моря И того Ерша-гуляку, Крикуна и забияку, Где бы ни было, нашли, К государю привели. Тут дельфины поклонились И Ерша искать пустились. Ищут час они в морях, Ищут час они в реках, Все озера исходили, Все проливы переплыли, Не могли Ерша сыскать И вернулися назад, Чуть не плача от печали… Вдруг дельфины услыхали, Где-то в маленьком пруде Крик неслыханный в воде. В пруд дельфины завернули И на дно его нырнули, — Глядь: в пруде, под камышом, Ёрш дерется с Карасем. «Смирно! Черти б вас побрали! Вишь, содом какой подняли, Словно важные бойцы!» — Закричали им гонцы. «Ну, а вам какое дело? — Ёрш кричит дельфинам смело. — Я шутить ведь не люблю, Разом всех переколю!» — «Ох ты, вечная гуляка, И крикун, и забияка! Все бы, дрянь, тебе гулять, Все бы драться да кричать. Дома – нет ведь, не сидится!.. Ну, да что с тобой рядиться, — Вот тебе царев указ, Чтоб ты плыл к нему тотчас». Тут проказника дельфины Подхватили под щетины И отправились назад. Ёрш ну рваться и кричать: «Будьте милостивы, братцы! Дайте чуточку подраться. Распроклятый тот Карась Поносил меня вчерась При честном при всем собранье Неподобной разной бранью…» Долго Ёрш еще кричал, Наконец и замолчал; А проказника дельфины Все тащили за щетины, Ничего не говоря, И явились пред царя. «Что ты долго не являлся? Где ты, вражий сын, шатался?» — Кит со гневом закричал. На колени Ёрш упал, И, признавшись в преступленье, Он молился о прощенье. «Ну, уж бог тебя простит! — Кит державный говорит. — Но за то твое прощенье Ты исполни повеленье». «Рад стараться, Чудо-кит!» — На коленях Ёрш пищит. «Ты по всем морям гуляешь, Так уж, верно, перстень знаешь Царь-девицы?» – «Как не знать! Можем разом отыскать». — «Так ступай же поскорее Да сыщи его живее!» Тут, отдав царю поклон, Ёрш пошел, согнувшись, вон. С царской дворней побранился, За плотвой поволочился И салакушкам шести Нос разбил он на пути. Совершив такое дело В омут кинулся он смело И в подводной глубине Вырыл ящичек на дне — Пуд по крайней мере во сто. «О, здесь дело-то не просто!» И давай из всех морей Ёрш скликать к себе сельдей. Сельди духом собралися, Сундучок тащить взялися, Только слышно и всего — «У-у-у!» да «О-о-о!». Но сколь сильно ни кричали, Животы лишь надорвали, А проклятый сундучок Не дался и на вершок. «Настоящие селедки! Вам кнута бы вместо водки!» — Крикнул Ёрш со всех сердцов И нырнул по осетров. Осетры тут приплывают И без крика подымают Крепко ввязнувший в песок С перстнем красный сундучок. «Ну, ребятушки, смотрите, Вы к царю теперь плывите, Я ж пойду теперь ко дну Да немножко отдохну: Что-то сон одолевает, Так глаза вот и смыкает…» Осетры к царю плывут, Ёрш-гуляка прямо в пруд (Из которого дельфины Утащили за щетины). Чай, додраться с Карасем, — Я не ведаю о том. Но теперь мы с ним простимся И к Ивану возвратимся. Тихо море-окиян. На песке сидит Иван, Ждет кита из синя моря И мурлыкает от горя; Повалившись на песок, Дремлет верный горбунок, Время к вечеру клонилось; Вот уж солнышко спустилось; Тихим пламенем горя, Развернулася заря. А кита не тут-то было. «Чтоб те, вора, задавило! Вишь, какой морской шайтан! — Говорит себе Иван. — Обещался до зарницы Вынесть перстень Царь-девицы, А доселе не сыскал, Окаянный зубоскал! А уж солнышко-то село, И…» Тут море закипело: Появился чудо-кит И к Ивану говорит: «За твое благодеянье Я исполнил обещанье». С этим словом сундучок Брякнул плотно на песок, Только берег закачался. «Ну, теперь я расквитался. Если ж вновь принужусь я, Позови опять меня; Твоего благодеянья Не забыть мне… До свиданья!» Тут Кит-чудо замолчал И, всплеснув, на дно упал. Горбунок-конек проснулся, Встал на лапки, отряхнулся, На Иванушку взглянул И четырежды прыгнул. «Ай да Кит Китович! Славно! Долг свой выполнил исправно! Ну, спасибо, Рыба-кит! — Горбунок-конек кричит. — Что ж, хозяин, одевайся, В путь-дорожку отправляйся; Три денька ведь уж прошло: Завтра срочное число, Чай, старик уж умирает». Тут Ванюша отвечает: «Рад бы радостью поднять; Да ведь силы не занять! Сундучишко больно плотен, Чай, чертей в него пять сотен Кит проклятый насажал. Я уж трижды подымал: Тяжесть страшная такая!» Тут конек, не отвечая, Поднял ящичек ногой, Будто камышек какой, И взмахнул к себе на шею. «Ну, Иван, садись скорее! Помни, завтра минет срок, А обратный путь далек». Стал четвертый день зориться, Наш Иван уже в столице. Царь с крыльца к нему бежит, — «Что кольцо мое?» – кричит. Тут Иван с конька слезает И преважно отвечает: «Вот тебе и сундучок! Да вели-ка скликать полк: Сундучишко мал хоть на вид, Да и дьявола задавит». Царь тотчас стрельцов позвал И не медля приказал Сундучок отнесть в светлицу. Сам пошел по Царь-девицу. «Перстень твой, душа, найден, — Сладкогласно молвил он, — И теперь, примолвить снова, Нет препятства никакого Завтра утром, светик мой, Обвенчаться мне с тобой. Но не хочешь ли, дружочек, Свой увидеть перстенечек? Он в дворце моем лежит». Царь-девица говорит: «Знаю, знаю! Но, признаться, Нам нельзя еще венчаться». — «Отчего же, светик мой? Я люблю тебя душой, Мне, прости ты мою смелость, Страх жениться захотелось. Если ж ты… то я умру Завтра ж с горя поутру. Сжалься, матушка царица!» Говорит ему девица: «Но взгляни-ка, ты ведь сед; Мне пятнадцать только лет: Как же можно нам венчаться? Все цари начнут смеяться, Дед-то, скажут, внуку взял!» Царь со гневом закричал: «Пусть-ка только засмеются — У меня как раз свернутся: Все их царства полоню! Весь их род искореню!» — «Пусть не станут и смеяться, Все не можно нам венчаться. — Не растут зимой цветы: Я красавица, а ты?.. Чем ты можешь похвалиться?» — Говорит ему девица. «Я хоть стар, да я удал! — Царь царице отвечал. — Как немножко приберуся, Хоть кому так покажуся Разудалым молодцом. Ну, да что нам нужды в том? Лишь бы только нам жениться». Говорит ему девица: «А такая в том нужда, Что не выйду никогда За дурного, за седого, За беззубого такого!» Царь в затылке почесал И, нахмуряся, сказал: «Что ж мне делать-то, царица? Страх как хочется жениться; Ты же, ровно на беду: Не пойду да не пойду!» — «Не пойду я за седого, — Царь-девица молвит снова. — Стань, как прежде, молодец, — Я тотчас же под венец». — «Вспомни, матушка царица, Ведь нельзя переродиться; Чудо бог один творит». Царь-девица говорит: «Коль себя не пожалеешь, Ты опять помолодеешь. Слушай: завтра на заре На широком на дворе Должен челядь ты заставить Три котла больших поставить И костры под них сложить. Первый надобно налить До краев водой студеной, А второй – водой вареной, А последний – молоком, Вскипятя его ключом. Вот, коль хочешь ты жениться И красавцем учиниться — Ты, без платья, налегке, Искупайся в молоке; Тут побудь в воде вареной, А потом еще в студеной. И скажу тебе, отец, Будешь знатный молодец!» Царь не вымолвил ни слова, Кликнул тотчас стремяннова. «Что, опять на окиян? — Говорит царю Иван. — Нет, уж дудки, ваша милость! Уж и то во мне все сбилось. Не поеду ни за что!» — «Нет, Иванушка, не то, Завтра я хочу заставить На дворе котлы поставить И костры под них сложить. Первый думаю налить До краев водой студеной, А второй – водой вареной, А последний – молоком, Вскипятя его ключом. Ты же должен постараться, Пробы ради, искупаться В этих трех больших котлах, В молоке и двух водах». — «Вишь, откуда подъезжает! — Речь Иван тут начинает. — Шпарят только поросят, Да индюшек, да цыплят; Я ведь, глянь, не поросенок, Не индюшка, не цыпленок, Вот в холодной, так оно Искупаться бы можно, А подваривать как станешь, Так меня и не заманишь. Полно, царь, хитрить-мудрить Да Ивана проводить!» Царь, затрясши бородою: «Что? Рядиться мне с тобою? — Закричал он. – Но смотри! Если ты в рассвет зари Не исполнишь повеленье, — Я отдам тебя в мученье, Прикажу тебя пытать, По кусочкам разрывать. Вон отсюда, болесть злая!» Тут Иванушка, рыдая, Поплелся на сеновал, Где конек его лежал. «Что, Иванушка, невесел? Что головушку повесил? — Говорит ему конек. — Чай, наш старый женишок Снова выкинул затею?» Пал Иван к коньку на шею, Обнимал и целовал. «Ох, беда, конек! – сказал. — Царь вконец меня сбывает; Сам подумай, заставляет Искупаться мне в котлах, В молоке и двух водах: Как в одной воде студеной, А в другой воде вареной, Молоко, слышь, кипяток». Говорит ему конек: «Вот уж служба, так уж служба! Тут нужна моя вся дружба. Как же к слову не сказать: Лучше б нам пера не брать; От него-то, от злодея, Столько бед тебе на шею… Ну, не плачь же, бог с тобой!

Сладим как-нибудь с бедой. И скорее сам я сгину, Чем тебя, Иван, покину. Слушай, завтра на заре В те поры, как на дворе Ты разденешься, как должно, Ты скажи царю: «Не можно ль, Ваша милость, приказать Горбунка ко мне послать, Чтоб впоследни с ним проститься». Царь на это согласится. Вот как я хвостом махну, В те котлы мордой макну, На тебя два раза прысну, Громким посвистом присвистну, Ты, смотри же, не зевай: В молоко сперва ныряй, Тут в котел с водой вареной, А оттудова в студеной. А теперича молись Да спокойно спать ложись». На другой день, утром рано, Разбудил конек Ивана: «Эй, хозяин, полно спать! Время службу исполнять». Тут Ванюша почесался, Потянулся и поднялся, Помолился на забор И пошел к царю во двор. Там котлы уже кипели; Подле них рядком сидели Кучера и повара И служители двора; Дров усердно прибавляли, Об Иване толковали Втихомолку меж собой И смеялися порой. Вот и двери растворились, Царь с царицей появились И готовимся с крыльца Посмотреть на удальца. «Ну, Ванюша, раздевайся И в котлах, брат, покупайся!» — Царь Ивану закричал. Тут Иван одежду снял, Ничего не отвечая. А царица молодая, Чтоб не видеть наготу, Завернулася в фату. Вот Иван к котлам поднялся, Глянул в них – и зачесался. «Что же ты, Ванюша, стал? — Царь опять ему вскричал. — Исполняй-ка, брат, что должно!» Говорит Иван: «Не можно ль, Ваша милость, приказать Горбунка ко мне послать? Я впоследни б с ним простился». Царь, подумав, согласился И изволил приказать Горбунка к нему послать. Тут слуга конька приводит И к сторонке сам отходит. Вот конек хвостом махнул, В те котлы мордой макнул, На Ивана дважды прыснул, Громким посвистом присвистнул, На конька Иван взглянул И в котел тотчас нырнул, Тут в другой, там в третий тоже, И такой он стал пригожий, Что ни в сказке не сказать, Ни пером не написать! Вот он в платье нарядился, Царь-девице поклонился, Осмотрелся, подбодрясь, С важным видом, будто князь. «Эко диво! – все кричали. — Мы и слыхом не слыхали, Чтобы льзя похорошеть!» Царь велел себя раздеть, Два раза перекрестился, — Бух в котел – и там сварился! Царь-девица тут встает, Знак к молчанью подает, Покрывало поднимает И к прислужникам вещает: «Царь велел вам долго жить! Я хочу царицей быть. Люба ль я вам? Отвечайте! Если люба, то признайте Володетелем всего — И супруга моего!» Тут царица замолчала, На Ивана показала. «Люба, люба! – все кричат. — За тебя хоть в самый ад! Твоего ради талана Признаем царя Ивана!» Царь царицу тут берет, В церковь божию ведет, И с невестой молодою Он обходит вкруг налою. Пушки с крепости палят; В трубы кованы трубят; Все подвалы отворяют Бочки с фряжским выставляют, И, напившися, народ Что есть мочушки дерет: «Здравствуй, царь наш со царицей! С распрекрасной Царь-девицей!» Во дворце же пир горой: Вина льются там рекой; За дубовыми столами Пьют бояре со князьями, Сердцу любо! Я там был, Мед, вино и пиво пил; По усам хоть и бежало, В рот ни капли не попало.

Объяснение устаревших слов и выражений

Ажно – разве.

Балаган – здесь: шалаш, сарай.

Балясы – пустые разговоры, болтовня.

Басурманин – иноземец, человек иной веры.

Бочки с фряжским – бочки с заморским вином.

Буерак – небольшой овраг.

Вдругоредь – в другой раз, снова.

Весь двор – все приближенные царя, придворные.

Вина – причина.

В приказ даю – отдаю под надзор.

Глазей – человек, подсматривающий за кем-нибудь.

Городничий – начальник города в старину.

Гость – старинное название купца, торговца.

Давёж – давка.

Дирочка, дира – так произносилось да и теперь иногда произносится в некоторых местностях слово «дыра».

Дрягнул плясовую – пустился в пляс, заплясал.

Еруслан – один из героев русских народных сказок, могучий богатырь.

Естное – съестное.

Живот – имущество, добро.

Жомы – тиски, пресс.

Загребь – горсть.

3ельно – сильно, весьма.

Зориться, зазориться – светать, рассветать.

Исправник – начальник сельской полиции в дореволюционной России.

К водяному сесть в приказ – потонуть, пойти ко дну.

Красно платье – нарядное, красивое платье.

Кто-петь – кто же.

Курево – огонь, костер.

Лик – лицо.

Лубки – здесь: ярко раскрашенные картинки.

Льзя – можно.

Малахай – здесь: длинная широкая одежда без пояса.

Мешкотно – медленно.