Сказки врут!
Шрифт:
— Лучше бы так закляла, чтобы пили и не пьянели, — пробурчала я, ногой запихивая под кровать грязные джинсы.
— И так неплохо вышло. — Мама двумя пальцами извлекла только что припрятанные брюки на свет божий и швырнула к двери, где уже набралась солидная кучка претендентов на стирку. — Голова поболит, помутит чуток. Зато потом неповадно будет. Я вот тоже как-то попробовала: ликером импортным соблазнилась. Как он шоколадом пах! А после ночь в уборной просидела, и отец твой, покойник, примерещился. Мертвые нам всегда в таком состоянии видятся. Бабушке твоей, царствие ей небесное, поп наш, отец Алексий,
— Бред какой!
— Конечно, бред. Батюшка наш при жизни только мамиными травами и спасался. Фронтовик он был, Федор Иванович — так в миру звался, учителем до войны работал. А с осколком у сердца домой вернулся, уверовал после этого…
— А к ведьме ходил, верующий.
— Ведьма, Анастасия, от слова «ведать»! — назидательно изрекла матушка. — Или знахаркой зови. Так лучше? Мама отца Алексия сколько лет выхаживала. Да и сама на все службы в церковь ходила, еще когда гоняли за это и премии могли на фабрике лишить. Так что не стал бы он ее о таких глупостях просить. Но что покойники нам после хмельного снятся — это факт.
— А как же, факт, — усмехнулась я. — Мне вот Сережка приснился Линкевич. Жил тут в соседнем подъезде.
После бабушкиной смерти ее двушка досталась мне, но семья Серого к тому времени переехала в другой район.
— Я и говорю, покойники, — кивнула мама, а потом встревоженно всмотрелась в мое стремительно бледнеющее лицо. — Настенька, ты что, не знала?
Я медленно опустилась на стул. Как же это? Серый? Мой Серый?
— Тетка Марья со второго еще весной рассказывала, весь дом в курсе, — виновато пробормотала мать. — Я тут не живу и то знаю. Ездил он куда-то на заработки, на буровую какую-то. Вахты по полгода. Последний раз поехал и не вернулся. Авария, говорят, большая была.
— Весной еще? — До сих пор не верилось.
— Зимой. В феврале, кажется.
Я Сережку последний раз года два назад видела. Действительно, рассказывал, что на Севере где-то работает. А еще говорил, что бросит это дело — не нравилось так надолго уезжать.
И почему не бросил?
— Ладно, пойду я, — резко засобиралась мама. — У меня прием через два часа. Женщина одна должна прийти на первичную диагностику. Сергей Семенович — ногу подлечить. И Светка звонила, говорит, сглазил ее опять кто-то.
— Мам, ты же понимаешь, что у тети Светы дистония? Вегетососудистая. Лучше бы она к невропатологу сходила.
— Невропатологу-то, конечно, лучше. А мне — минус клиент. Что я, какую-то дистонию не вылечу? И ты бы пришла, посмотрела. Помогла бы мне, может быть. Ты же тоже…
— Ма, я экономист-технолог. Сглаз не лечу, а порчу только бумагу посредством принтера.
На эту тему уже не раз говорили, к чему повторяться? Да и дела у меня сегодня: вещи, вон, в машинку загрузить, кабачки пожарить, Жорика покормить.
— Воля твоя, Настюша.
Красивая она у меня, любоваться не устаю. Даже в свои пятьдесят три любой молодухе фору даст: высокая, статная, русая коса, как положено, до пояса и в руку толщиной. А глаза голубые-голубые, чистые, как небо после дождя. И так не нравится, когда это небо смурнеет и между бровей пролегает глубокая складочка.
— Не сердись. — Я поцеловала маму в лоб,
После маминого визита в холодильнике обнаружились продукты, а из раковины исчезла грязная посуда — это ли не чудеса? Жаль только, последствия пьянства и прапрабабкиного заклятия никуда не делись: голова раскалывалась и вторая таблетка ничего не изменила. Еще и новость, которая для всех давно не новость, о Сережкиной смерти. В последние годы встречались лишь случайно, обменивались телефонами, но так и не созванивались. А ведь Серый — мой лучший друг детства. Да что уж теперь — первая любовь. И надо же, как все вышло.
Загрузив стиралку, я вооружилась лопатой и отправилась за гаражи копать червей для Жорика. Сосед, заядлый рыбак, глядел с уважением, но заговорить не решился.
Вернувшись, взялась за последнее намеченное на сегодня дело — пожарила кабачки. Майонеза мама конечно же не купила (вредный потому что), и пришлось делать заправку по бабушкиному рецепту: уксус, подсолнечное масло и чеснок. Обмакивая золотистые кружочки в соус и укладывая их на тарелку, продолжала думать о Сером…
Думала, думала и придумала. Отправила в рот не поместившийся на тарелке кусочек, вымыла руки и набрала номер Игоря, нашего сисадмина, того самого, что пару раз пытался провожать меня домой. Любопытно, как быстро мужчины, убедившись, что им отказывают отнюдь не из кокетства, переквалифицируются в просто друзей.
— Чего тебе, Вербицкая? — недовольно отозвался просто друг. — Суббота, шесть утра, а ты уже названиваешь.
— Какие шесть? Полпервого уже.
— Ой-ё-о! У меня часы стоят! А мне на три на автобус! — В трубке послышалась какая-то возня, потом зажурчала вода… Надеюсь, вода. — Что бы я без тебя делал, Вербицкая!
— Проспал бы свою дачу, шашлыки, водку и очередную девицу.
— Все-все, я и так понял, насколько тебе обязан. Чем могу служить? Ты ж не только разбудить меня звонила?
— Игорек, мне нужно адрес узнать.
— Айпи или имейл?
— Домашний адрес. Человека одного ищу… Точнее, его родню.
Проще было бы спуститься на этаж ниже и поговорить с тетей Машей: она дружила с матерью Серого и весть о его смерти тоже она разнесла, наверняка и адрес знала. Но пришлось бы объяснять, зачем он мне…
— Домашний? — озадачился Игорь.
— Ты же говорил, у тебя в паспортном столе связи, в РОВД и в самой небесной канцелярии.
— Ладно, попробую. Выкладывай все, что знаешь о своем человеке. Завтра-послезавтра будет.
— А сегодня?
— Сегодня у меня дача, шашлыки и девица… если повезет. Но если очень повезет, то и адрес узнаю.
Повезло. Игорь перезвонил через час и продиктовал улицу, номер дома и даже телефон. Но звонить я не стала.
На кладбище я гость нередкий. Отец, дед, бабуля. За могилами присмотр нужен: сорняки выполоть, оградку подкрасить. Ходила, как на работу, к своему стыду давно уже не испытывая должного пиетета. Живыми они были мне самыми родными, близкими и любимыми, но странно было бы испытывать такие же чувства к трем гранитным памятникам. Кто-то счел бы это циничным. Потому ни с кем и не делюсь подобными мыслями. А настоящие памятники им — у меня в сердце. Навсегда. Этим тоже не делюсь.