Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь
Шрифт:
Е.В.Гусева сообщает мне о своем маленьком Светике, отец которого служит бухгалтером:
«Когда я ему сказала, что он половину игрушек за лето растерял, он высыпал все игрушки из корзины на пол и говорит: „Надо сделать переучет“».
У четырехлетней Наташи Васильевой и мать и отец ученые: оба работают над диссертациями.
Увидела Наташа в детской книжке картинку: кошка сидит за столом среди тетрадей и книг:
— Кошка пишет диссертацию!
А сын одного писателя, глядя на вертящуюся карусель, проговорил
— Папа, скажи редактору этой карусели — нельзя ли мне наконец покататься!
Трехлетняя дочь сапожника, гуляя в садике детской больницы, увидела, что какая-то женщина несет ребенка в приемный покой, и сказала понимающим голосом:
— Починять понесли деточку.
Здесь, конечно, очень большое значение имеет склонность детей к подражанию. Девочка выросла в мире сапожных починок, и не мудрено, что лечение ребенка представилось ей чем-то вроде прибивания каблуков и подметок.
Я рассказывал детям известную сказку о заколдованном царстве, где заснувшие жители не просыпались сто лет. И вдруг дочь уборщицы, пятилетняя Клава, воскликнула:
— Ну и пылища же там была, господи! Сто лет не вытирали и не чистили!
Дима, сын продавца готового платья, использовал терминологию отцовской профессии для излияния родственных чувств:
— Я всех люблю одинаково, а мамочку на один номер больше.
Подобный же эпизод приводится в романе Галины Николаевой «Жатва». Маленькая Дуняша, дочь заведующей молочнотоварной фермой, получила в подарок игрушку — резинового петуха. Оглядев его со всех сторон тем же критическим взглядом, каким ее мать определяла достоинства каждой коровы, девочка изрекла благосклонно:
— Ничего по экстерьеру.
— Тебя нашли в капусте! — говорят городскому ребенку, думая, что он тотчас же представит себе традиционную капустную грядку.
— Разве я был в супе? — слегка удивляется он и тем обнаруживает, что в качестве горожанина никогда не видел огорода. Капуста являлась ему только в тарелке.
К сожалению, кое-где в наших семьях еще сохранились мещанские нравы и навыки. Больно видеть, что в эту трясину втягивают малолетних детей. Вот, например, как отчетливо отражается в их разговорах уродливая семейная пошлость.
— Тетя Оля, отдайте вашу Олечку за меня замуж.
— Зачем?
— Она мне будет готовить, а я буду лежать на диване и читать газету, как папа.
— У нашего Захара две жены: одна родная, другая двоюродная.
— У меня папа — я не знаю кто.
— А у меня папа — шофер.
— А у тебя, Витенька?
— А у меня папа — подлец.
— Кто тебе это сказал?
— Мама.
— Никогда не женюсь! Охота каждый день ссориться!
— Мама, а к Ване-то новый отец приехал и Ваниного отца прогнал.
— Твой папка коммунист?
— Не! Какой он коммунист! Он с мамкой каждый день ругается!
Двухлетней Оле мать купила
— Папа, папа! Бутылку стошнило! — крикнула Оля, неоднократно наблюдавшая такую же «тошноту» у отца.
Не менее отвратительным кажутся мне и такие, например, эпизоды.
Уборщица. Девочка, ты уходи отсюда, ты мне мешаешь пол мыть.
Девочка. Не уйду. Мне мама велела: «Как бы, говорит, она чего не взяла».
Входит электроконтролер:
— Ой, как вас бабушка испугалась! Прямо плитку горячую под кровать бросила.
— Я выйду замуж за Вову, — говорит четырехлетняя Таня, — у него красивый костюмчик, и за Петю тоже: он подарил мне копеечку.
— А как же Леша? Ведь у него столько игрушек!
— Что ж! Придется мне и за него выходить.
У Люды и Саши отец пьянствует, тиранит семью.
Люда:
— Мама, и зачем только ты на папе женилась! Нам бы, знаешь, как втроем было хорошо!
Хочется надеяться, что пошлые нравы, отразившиеся в этих одиннадцати эпизодах, отойдут мало-помалу в далекое прошлое! Ибо с каждым годом у меня все больше накапливается фактов, свидетельствующих о трепетно-чутком внимании великого множества советских родителей к душевному развитию их ребят.
«Уважаемый товарищ Чуковский, — пишет мне один молодой инженер, — мы обращаемся к Вам, как к детскому писателю, за советом несколько необычного характера. В связи с ожиданием рождения ребенка мы оба хотели вести „летопись“ его жизни от 0 до 3–4 лет так, чтобы создалась фотография формирования ребенка, его чувств, речи, физического развития…»
Ребенок еще не родился, но у будущих родителей так огромно уважение к нему, к его будущим чувствам, речам и поступкам, они так верят в значительность его психической жизни, что заранее, еще до его появления на свет, готовятся стать летописцами самых первых его криков и лепетов и, придавая этому делу великую важность, обращаются за советом к профессиональным писателям.
Еще характернее письмо, полученное Агнией Львовной Барто от некиих юных супругов:
«…С какого возраста давать детям Пушкина? И когда давать им читать Маяковского?»
Можно было подумать, что речь идет о подростке или, по крайней мере, о школьнике пятого класса, и лишь в самых последних строках обнаружилось, что родители сильно поспешили со своими вопросами, так как в ту пору их сыну было всего лишь… четыре месяца!
Подобных писем становится все больше. И каждое из них продиктовано таким уважением к ребенку, какого не было и быть не могло в прежней, ветхозаветной России.
Как пренебрежительно относились в былое время к периоду раннего детства, можно видеть из следующей типической фразы в «Записках актера Щепкина»: