Сказки
Шрифт:
Невеста, вишь, сама все к свадьбе готовила, сама поварам наказывала, какие яства к пиру готовить, и те же блюда для своего гостя своими руками сготовила. А потом позвала верного старого слугу и строго-настрого ему наказала тому гостю, царю, которого ее свекор по ее просьбе на свадьбу позвал, только те кушанья подавать, что она сама наварила, и чтобы, упаси боже, как-нибудь кому другому те блюда не подал, — другой, мол, от них и помереть может!
И верный слуга ее наказ свято выполнил. Сели гости за свадебный стол, едят да похваливают, медом, пивом яства запивают. А тот царь — отец невесты — тоже ест, да не очень.
Он, как вошел, на невесту все поглядывал, что-то ему сердце подсказывало. Только он, хоть и видел, что невеста на его младшую дочь смахивает, а своим глазам не верил. Да и как бы его дочь могла за царского
Сидит гость, кругом оглядывается, видит, все другие гости с охотой едят, а ему от той еды с души воротит. Он бы и рад со всеми веселиться, питьем и яствами насладиться, только какой кусок в рот ни положит, он ему в горло не идет, — так слуга полные тарелки и уносит.
Дивится царь: как это все за столом за обе щеки уписывают, а он в еде никакого вкуса не находит и двух кусков подряд проглотить не может?
Наконец собрался с духом и спрашивает своего соседа справа, нравится ли ему еда, а тот отвечает:
— Я таких отличных яств отродясь не едал!
Тогда попросил гость разрешения еду из тарелки соседа отведать. Попробовал, — вкусно! Так вкусно, что у него слюнки потекли. Голод-то не тетка! Взялся он опять за еду, да как тут есть то, что ему подают?! Возьмет когда — никогда в рот кусок так только, чтобы соседи не смеялись. Терпел царь, терпел и, наконец, не помня себя от обиды, встает и говорит царю-свекру громким голосом:
— Для чего ты меня, царь, на свадьбу звал? Чтобы надо мною насмеяться?!
— Полно-те, гость дорогой! Да как тебе на ум такая мысль взбрела?! Все видят, я здесь гостей без различия чествую, ото всей души подчую…
— Ты уж мне этого, царь, не говори! Вон блюда, что другим гостям подают, какие вкусные! А что мне дают, — с души воротит.
Распалился гневом царь-свекор, приказал поваров позвать: пусть-де ответ держат, а он виновных лютой смертью казнит.
А вы ведь знаете, как дело было: сама невеста для отца все блюда без соли, с медом да с сахаром сготовила. И в солонке-то перед ним не соль, а толченый сахар на столе стоял. Напрасно бедняга еду солил, — только слаще еда становилась.
Встает тут невеста из-за стола и говорит царю-свекру:
— Батюшка-свекор, это я для гостя еду сготовила. И вот почему: гость этот — мой родной батюшка. Нас у него три дочери, три сестры. Вот как-то раз он нас спрашивает, как мы его любим. Старшая моя сестра сказала, как мед. Средняя — как сахар. А я ему ответила, что люблю его, как холь в еде. Я так думала — больше и любить нельзя! А батюшка мой на меня разгневался, прогнал с глаз долой. Вот теперь я отцу доказала что без меда — без сахара человек прожить может, а без соли — нет. Я ему все яства без соли сготовила. Пусть твой царский ум нас с ним рассудит: кто прав, а кто виноват.
Тут все гости в один голос порешили, что напрасно царь на дочку разгневался, девушку из родного дома прогнал. Покаялся царь — он, мол. дочери ценить не умел. Стал со слезами у нее прошения просить. А невеста отцу руку поцеловала, просила и ей простить, коли чем его огорчила.
Тут пошло такое веселье, что весть о нем далеко по свету прошла.
Отец невесты веселился, да не больно. Зато свекор от всей души радовался и гордился такой невесткой, и мудрой, и трудолюбивой.
И я на той свадьбе был, ел-пировал, мед-пиво попивал. По усам текло, да в рот не попало. Всем-то подносили ковшом, а мне решетом!
Вот и сказке конец, всему делу венец.
УМНЫЙ ПАСТУХ
Было это давным-давно. С тех пор немало воды утекло. В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жили-были царь с царицей. И были они оба молоды, собой прекрасны и к людям милостивы.
Вот как-то вечером легли царь с царицей почивать и заснули крепким сном. Только-только уснули, может, самую малость поспали, а царица как прянет во сне, как закричит!
Пробудился царь, спрашивает:
— Что с тобой, царица? Чего ты так испугалась?
— Да вот привиделся мне сон, такой прекрасный и страшный! Хочешь я тебе его расскажу? — Снится это мне, будто я в прекрасном саду. Я такого сада наяву не Видывала. Деревья в нем тенистые да высокие, все одно к одному, как нарисованные. И все-то они рядочками растут, а я будто между ними гуляю. И справа и слева сада будто лесная чащоба, и такие деревья могучие, глаз не отвести. Иду я, иду и дивлюсь. И дошла я до самой середины того сада. А там такая красота, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Бегут-змеятся дорожки, сходятся и расходятся. И нее-то они травушкой-муравушкой поросли, словно бархатом зеленым устланы. А промеж них кусты растут, одни цветами сплошь покрыты, другие всякой ягодой, а третьи — словно шатры потаенные, тенистые, веточки до самой земли гнутся-клонятся. И каких только там цветов не было! Одни других лучше, ярче, душистее! От одного духа голова кружится.
И, видать, заблудилась я, на них заглядевшись да на плоды чудесные, от которых ветви к земле клонились, заслушалась пения птичьего. А певчих птах там видимо-невидимо, сидят на ветвях, меня не боятся, не пугаются. На самой середке сада вода высоко-высоко из белой мраморной чаши бьет-играет, и от нее во все стороны ручейки прозрачные, студеные растекаются.
Гуляю это я по саду, не могу на красоту цветов нарадоваться-наглядеться, их духом медвяным надышаться. Слышу вдруг голос нежный, ровно соловьиный. И твердит тот голос: «Кто меня съест, понесет! Кто меня съест, понесет!» Стою, слушаю, силюсь отгадать, откуда тот голос слышится. И кажется мне, что он из одного кудрявого кусточка доносится. Иду я на голос и что же вижу! Стоит тот кусточек, а вокруг него трава, сочная да зеленая, мне по самые по колена. А среди той травы цветики колышатся. И сколько их! Травы стебелек и цветок, стебелек и цветок! Жалко ногой ступить, травушку измять! Потянет ветерок, а трава то приляжет, то опять подымется, словно волны по ней ходят. Я тихонько так, на цыпочках иду. Чуть-чуть травушка под ногой шуршит. Все стараюсь, чтобы той красы цветочной не помять. Дошла я до самого кустика. Внизу, одна веточка выше всех других подымается, будто для того, чтобы всем видать было. А на ветках кустика дрожат ягодки мелкие, и одна сторона у них алая, будто на огне зарумяненная. Стою я, слушаю, ягодки меж собой шепчутся, так и выговаривают: «Кто меня съест, понесет! Кто меня съест, понесет!» Тут уж я не выдержала, сорвала ягодку, в рот положила. А как назад пошла, на колючку напоролась. Впилась мне в ногу та колючка. Крикнула я криком и проснулась.
— Дивный сон тебе, моя царица, привиделся! — молвил царь. — А и крепко же ты крикнула! И меня испугала.
Не прошло и двух недель, стала царица добреть, телом полнеть, а спустя девять месяцев родила красавицу-дочь. Целую неделю кряду пировали во дворце и по всему царству. Вот стала царевна подрастать — умнее и прекраснее становиться. Царь с царицей на нее не нарадуются, ею не надышатся.
Выросла она всем на диво, — такая красавица, такая умница-разумница! И любила царевна с мамушкой в поле погулять, за бабочками погоняться, цветов полевых набрать да в той речке искупаться, что за царским садом протекала. В ней вода такая прозрачная была, как слеза! Заметила матушка, что царевна охотно пастушью свирель слушает. А там, за речкой, пастушок овец в поле пас, на свирели поигрывал. Вот вышла как-то раз царевна с мамушкой погулять. Слышат они, молчит свирель. И подумали, что нет пастуха поблизости. Разделись и давай в речке купаться, плескаться. А пастушок-то под ракитой прикорнул. Спит, овцы у него далеко по полю разбрелись. Вдруг его комарик речной укусил, он и проснулся; видит, царская дочь из воды выходит, да так и застыл на месте.