Сказки
Шрифт:
Вылетели тут голубки в окошко, стайкой высоко в небо взмыли и исчезли.
Напрасно уговаривали молодые и все их гости царевича остаться, напрасно просили его мать и отец не отчаиваться, по невесте не убиваться, он словно окаменел, — стоит и голубкам вслед смотрит, за стол садиться не хочет.
На следующий день, еще до свету, собрался царевич в путь-дорогу — искать по белу свету пропавшую невесту. Без нее, мол, ему все одно жизнь не жизнь. Распрощался он с царем и царицей и пошел в ту сторону, куда стайка голубок улетела.
Шел он по долам, по горам, шел по темным лесам, где еще нога человеческая не ступала, шел по рощам веселым,
Как-то раз измученный тоской и трудной дорогой присел он отдохнуть в небольшой ложбинке и заснул крепким сном. Проснулся и слышит, где-то неподалеку сердитые голоса спорят между собой. Вскочил он и что же видит. Сцепились три бесенка, друг с другом ссорятся с пеной у рта. Подошел он к ним, приосанился да и говорит:
— А ведь ссора без драки, что свадьба без музыки.
— Хорошо сказано! — отвечает один бесенок. — Только мы не ссоримся, а так, спорим.
— И из-за чего у вас этот спор пошел? — спрашивает царевич.
— Да вот досталось нам после отца наследство: пара постол, шапка да кнут. И никак мы решить не Можем, что кому взять.
— Да на что вам это старье, что вы из-за него так спорите? На что оно годно?
— А вот на что: если кто эти постолы обует, через море как посуху пройдет. А кто эту шапку наденет, того сам черт не увидит, хоть ты ему пальцем в глаза тычь! А если этот кнут взять да им трижды над головой врага щелкнуть, враг тотчас же в камень обратится.
— Ну, если так, понятно! Есть из-за чего ссориться. Только ведь все эти вещи одна без другой ничего не стоят. Я вот что думаю, и, если вы меня послушаетесь, я вас по человеческой справедливости поделю.
— Давай, давай! Говори! — крикнули бесенята в один голос. — Скажи нам, как ты думаешь, а там уж видно будет!
— Видите те три вершины? Пусть каждый из вас выберет себе одну, влезет на нее и, когда я знак подам, который из вас раньше здесь будет, тот себе все и возьмет! Ладно?
— Ладно, ладно! Спасибо тебе! Так и сделаем! Этакое счастье, — нашли человека, он нас и рассудил!
И кинулись бежать бесенята каждый к своей горе.
А царевич между тем постолы обул, шапку-невидимку нахлобучил и кнут в руки взял. Добрались бесенята каждый до своей верхушки, сидят и ждут, когда он им знак подаст. Как хлопнет царевич трижды кнутом перед каждым бесенком, так они все в камни обратились.
А царевич продолжал путь туда, куда его сердце звало.
Отошел шагов семь, не больше, видит — летит стайка — семь голубок. Выследил он, куда они летят и где сели, и пошел в ту же сторону. И это после того, как он в погоне за ними весь белый свет обошел!
Переходит он как посуху моря глубокие, речки горные пенистые, быстротечные, реки равнинные широкие, идет пустынями знойными, городами многолюдными, и дошел он до высоченной горы. Стоит та гора, вершиной в самые облака ушла.
От радости царевич сам не свой стал. Себя не помнит! Так бы вот и подбежал, так бы и схватил сынка в объятия да расцеловал бы его. Но сдержал он себя: боялся, как бы их не напугать. Ведь его-то никто видеть не мог, — на нем шапка-невидимка надета была.
Начало вечереть, а он все еще им показаться не решался. Слышит: к столу всех зовут. Пошел и он, сел между сынком своим и волшебницей. Подали на стол. Царевич, как волк, на еду накинулся: он уже и забыл, когда последний раз горячее ел. А волшебница сидит и дивится, как это с блюда все быстро исчезает. Приказала еще подать. И новые яства в минуту исчезли. Сдвинул царевич чуть-чуть шапку-невидимку, чтобы сын его видел, а тот как закричит:
— Мама, вот наш тятя!
— Тяте нашему, милый, нас с тобой не сыскать, покуда он молодецкого подвига не совершит, — отвечает со вздохом волшебница сыну.
Царевич скорее шапку-невидимку нахлобучил и ну опять уплетать так, что за. ушами трещало. Видит волшебница: опять все как есть на столе поедено. Диву далась, приказала новые блюда подать, чтобы на столе всего вдоволь было.
А царевич опять шапку сдвинул, сынку своему показался и рад-радехонек, что его дитя признает.
Опять мальчик об отце заговорил, а волшебница его забранила: ей, вишь, никак не верилось, чтобы царевич такой подвиг совершил, до нее добрался. Знала она, что в такую даль и Жар-птице не долететь.
Надвинул царевич шапку-невидимку по самые глаза, — не видать его, — дитя и замолчало.
Доел он и то, что еще на столе перед ним стояло. Он, вишь, никак досыта наесться не мог. Стала тут волшебница роптать: мол, как это так, для ее девушек еды не осталось?!
А дитя вдруг как закричит:
— Мама! Да это наш тятя!
— Где? Что ты, бредишь?
— Да нет, мама! Не брежу. Вот он! Возле меня сидит. Меня на руки взял!
Взволновалась волшебница. Только тут уж царевич не выдержал, ей показался. Боялся, как бы она с испугу не заболела. Снял он шапку-невидимку да и говорит:
— Вот и я! Ты нашему сыночку не поверила, когда он тебе сказал, что меня видит. А я не знал, что и делать, когда те поганые совиные шкурки увидел. Тогда я так думал, что хорошо делаю: сожгу их и вас освобожу!
— Ну, что было, то прошло, и поминать грешно! — отвечает ему красавица-волшебница. — Забудь все, что было. Лучше расскажи мне, как ты сюда добрался.
И поведал ей все царевич чередом, что ему вытерпеть пришлось. Обнялись они, поцеловались и сынка нежно расцеловали. Пожили они еще там сколько пожили, и стал царевич жену уговаривать к его отцу воротиться.