Скелет из пробирки
Шрифт:
Боярские и Ладожский были арестованы. На свободе осталась одна ни о чем не подозревающая Ксюша Бедная девушка теперь носится с передачами. Надеюсь, что преступников сурово накажут.
Анна Петровна Заяц, тоже скорей всего сядет в тюрьму на длительный срок. Мне очень жаль Колю, который останется без матери, но преступница должна быть наказана. Нельзя, желая подарить жизнь своему ребенку, отнимать право на ту же жизнь у другого человека, но, с другой стороны, я очень рада, что меня судьба никогда не ставила перед таким выбором. Я, безусловно, осуждаю Анну Петровну, но в моей душе, где-то далеко-далеко
К сожалению, мне как свидетельнице придется идти в суд. Но до этого далеко, следствие в самом разгаре, и продлиться оно может очень долго.
В воскресенье вечером я села писать книгу. Не успела схватить ручку, как в комнату всунулась Томочка – Вилка, к тебе пришли.
– Кто? – недовольно буркнула я. – Кого черт принес? Ну почему я не могу спокойно сесть работать, а?
– Извини, пожалуйста, – забубнила Томуська, – знаю, как ты не любишь, когда тебе мешают, но муж какой-то Юдиной просто ворвался в квартиру, кричит, что у него пропала жена, а ты знаешь, где она…
– Кто? – в ужасе переспросила я. – Муж Юдиной?
– Ага, – кивнула Томуська.
Я бросилась в прихожую. Муж Нюси, которую я отвезла на недельку в деревню для похудания! Отвезла и, занявшись расследованием, забыла про нее. Господи, Нюся там, предоставленная сама себе, живет почти месяц. Надеюсь, бабки не дали ей умереть с голоду, но… Ой, мама, что же теперь будет!
Антон Юдин мрачно молчал всю дорогу до Попугаихи. На окраине деревни вышколенный шофер, притормозив роскошный «Мерседес», виновато сказал:
– Извините, Антон Михайлович, дальше никак, дороги нет…
Нюсин муж вылез из салона и отчеканил:
– Если с моей женой.., если только…
Не дослушав фразу, я понеслась к воротам, пнула створку ногой, влетела в чисто выметенный двор, вскочила в сени, затем в избу и заорала:
– Нюся!
Ответом была тишина.
– Ну и где она? – прошипел вошедший следом Антон. Я перевела дух и огляделась. В доме не пахло тлением. Напротив, было тепло и уютно. На окнах появились занавески, на столе скатерть, кровать аккуратно застелена и топорщится подушками, а в воздухе витает аромат свежесваренной картошки.
У окна, на маленьком письменном столике, за который меня в свое время усаживала мать Раисы, заставляя выполнять заданные на лето уроки, лежала стопка тетрадей, самых простых, в серо-зеленых бумажных обложках, и стояла чернильница-непроливайка. Рядом, на специальной подставочке, покоилась старомодная ручка-"макалка" со сменным перышком. Я видела подобное приспособление для письма последний раз лет двадцать тому назад в почтовом отделении, куда пришла отправить телеграмму.
– Ну и где моя жена? – злобно прошипел Антон. – Имей ввиду…
«Хряк, – раздалось со двора, – хряк, хряк…» Не сговариваясь, мы, словно солдаты срочной службы, сделали поворот через плечо, выскочили из избы и понеслись на задний двор. Там, возле открытой двери сарая, стояла девочка-подросток: тоненькая, даже хрупкая, в старой кацавейке, туго перепоясанной ремнем. На ногах у девчонки чернели калоши. Стоя к нам спиной, девица, ловко орудуя топором, расколола чурбак и принялась подбирать поленья. Значит, к какой-то из бабок приехала внучка и они приставили девочку к делу. Забили свои сараюшки дровами, а теперь
– Девушка, – крикнула я, – не знаете ли… Та обернулась. Конец вопроса застрял у меня в горле. На меня смотрела замечательно похудевшая и помолодевшая лет на двадцать Нюся.
– Ариша! – завопила она, бросая топор. – Уже приехала? Я попятилась и закивала.
– Нюся! – взвыл Антон. – Это ты?! Не может быть!
– Может, может, – захохотала та, – пошли в избу, у меня картошечка своя, не купленное говно, с огорода, ровно яблочко, огурчики малосольные, пальчики оближете.
В полном ступоре мы прошли назад в избу. Нюся стащила кацавейку и оказалась в стареньком ситцевом платьишке, в котором я с изумлением узнала свое собственное, брошенное когда-то тут за ненадобностью. Пока я пыталась выдавить из себя слово, Нюся шлепнула на стол горшок с картошкой и стала рассказывать.
Первое время ей было тяжело и ужасно скучно, день тянулся, как резиновый, но потом она слазила на чердак, нашла там сундуки, набитые тряпьем, и швейную машинку. Бабки показали, как топить печь, рубить дрова Нюся научилась через два дня, с керосиновой лампой управляться еще раньше.
– Баня тут у меня, – звенела Нюся, – не чета Сандунам. Зайдешь, сердце радуется, а запах! Хотите, истоплю? Антон во все глаза глядел на жену.
– А еще, – тарахтела Нюся, – нашла чистые тетрадки, чернила и ручку. Я, Антоша, новую книгу написала, да быстро как – за десять дней. Сейчас вторую кропаю. Господи, сколько же времени я потеряла, по тусовкам шляясь! Ты, Антоша, извини, но пока не допишу роман, и с места не сдвинусь. Слушай, Аришка, продай мне эту избу, а? Тебе же она не нужна! Все, решено. Ты, Антоша, уезжай, я приеду через месячишко, а может, и через два, до холодов тут поживу. Хотя зимой здесь, наверное, классно – тихо, все в снегу…
Я не нашлась что ответить.
– Так продаешь избу? – налетела на меня Нюся.
– Я тебе ее подарю, все равно она нам не нужна, – отмерла я.
– Нюся, – наконец обрел дар речи и Антон, – как ты выглядишь Похудела, помолодела, прямо красавица. Подруга смущенно хихикнула:
– Да уж, хорошо, в сундуках одежонка нашлась, а то ходить бы голой.
Антон повернулся ко мне – Ты уезжай домой, мы тут с ней недельку поживем.
– А бизнес? – прищурилась Нюся.
– Ну и чего? – вскинул брови муж. – Может, я хочу тут с тобой, такой молодой и красивой, вдвоем время провести, в баньку сходим Антон и Нюся уставились друг на друга туманными взглядами. Чувствуя себя абсолютно лишней, я выпала во двор, добрела до «мерса» и сказала шоферу:
– Поехали назад.
– А Антон Михайлович? – удивился водитель.
– Тут решил жить остаться.
– Вы шутница, однако, – покачал головой парень и пошел к избе. Через пять минут, подгоняемый гневными криками хозяина, он сел за баранку и, выруливая на дорогу, заворчал:
– Офонареть можно. Прямо не знаю, чегой-то с людьми делается.
Я молча сидела в углу кожаного салона, глядя, как за окном проносятся деревья. «Что делается, что делается…» Что непонятного: второй медовый месяц у людей, в деревне, на печке. И еще, теперь я знаю, какой фразой начну свою новую книгу: «Что нас не убивает, то идет нам на пользу».