Скиф
Шрифт:
— Но, конечно отец не отдаст меня ему.
И, чтобы успокоить его еще больше, добавила:
— Ты видал его когда-нибудь? Он похож на хитрую, злобную откормленную собаку. Я совсем не могу его переносить. До сих пор, когда он приезжал, я сдерживала себя и оставалась в комнатах. Теперь я больше никогда не покажусь ему.
— Все равно, — сказал Орик. — Я знаю, что у него большая охрана, но я раздроблю ему череп. Ты еще не знаешь, — я могу сделать гораздо больше, чем ты думаешь.
Но она, казалось, вполне верила этому. Она освободила из-под
— Не надо страшного лица… улыбнись.
Это прикосновение заставило его зрачки расшириться и стать прозрачными. Лицо изменилось. Он сделал движение, чтобы поймать, но она засмеялась, успев спрятать руку. Неожиданно он придвинулся ближе и обнял ее. Немного сопротивляясь, она откинула голову, и он прижался губами к влажному от благовонного масла горлу, обнимая ее все сильнее.
Потом поднял пылающее лицо.
Яркая горячая краска расплывалась по ее щекам; из-за полуоткрытых губ зубы блестели матово; слегка закрытые темными веками фиалковые глаза с широкими черными зрачками светились влажным блеском. Он придвинул ее сопротивлявшуюся голову к своему плечу; она сделала попытку освободиться, уклоняясь от его поцелуев, но он впился в раскрывшиеся губы, зубами касаясь ее зубов. Глаза, сделавшиеся огромными и неподвижными, смотрели не мигая.
Вдруг она откинулась, выскользнула внезапным движением, отстранилась, смотря на него с враждебной пристальностью. Сдерживая тяжелое дыхание, он сидел с раскрытым ртом, крепко стиснув зубы и сдвинув брови. Он показался ей страшным. Но, неожиданно для себя, она протянула руки, обняла его и положила его голову к себе на колени. Выражение его глаз заставляло ее краснеть, и она закрыла их руками.
— Если ты будешь таким диким, я больше не приду сюда... Лежи смирно. Лучше расскажи о том, как ты воевал, и о том, как выглядят девушки в вашей стране.
Но он ничего не хотел говорить. Он начал целовать ее руки и губами ловил пальцы, которые она старалась спрятать от него. Потом потянулся к ожерелью из ягод, украшавшему ее шею. Закрываясь, она смеялась.
— Эти ягоды не для того, чтобы их есть.
Сжимая ладонями его лицо, она прерывисто начала рассказывать о том, как приехал претор, и как ей удалось убежать из дому; но не закончила, заметив, что распустившиеся волосы щекочут шею и цепляются за миртовые ветки.
Было душно; пеплос мешал движениям. Она сбросила его, встала на колени и начала поправлять волосы, сверху смотря на Орика.
Он лежал на спине, покрытый горячей сеткой солнечных пятен, и подстерегающе следил за ее движениями. Это делало ее осторожной.
Она готовилась его оттолкнуть, но упустила момент. Неожиданно он схватил ее и привлек к себе. Стиснутая его руками, она почувствовала на груди горячее дыхание и поцелуи, от которых нельзя было укрыться. Он развязал ленты ее сандалий; беспомощно она смотрела, как он целует ее ноги, и говорила слова, которых он не слышал. Чем более неистовым он становился, тем более беспомощной чувствовала себя Ия,
Солнечная сетка исчезла. Пятна сделались бледными, трава потемнела, зелень мирт казалась почти черной. Обнявшись, они лежали рядом. Орик гладил ее волосы, как будто успокаивая, и смотрел в глаза. В первый раз, в лиловатой полоске вокруг зрачка, он заметил разбегавшиеся прозрачные светлые полоски. Осторожно, почти со страхом, он поцеловал ее веки, касаясь губами вздрагивавших ресниц.
Очень медленно он рассказывал о Скифии, о бесконечных степях, похожих на море цветов, о широком и вольном ветре, о темном небе, усеянном звездами. Они будут жить в шатре, покорные рабы будут служить ей. Для нее он будет привозить с войны драгоценные вазы, чудесные ожерелья и самые красивые ткани.
Это казалось ей прекрасным. Так будут проходить годы, и они будут вместе. Она не знала Скифии, но она хочет быть там, где будет Орик. Она ничего не боится. Он сумеет все сделать так, как нужно. Наконец, может быть, согласится и отец. Ведь он же не может забыть, что Орик ее спас. И они уедут.
Она верила и вздыхала от счастья.
Опять он испытывал чувство особенной нежности и, наклоняясь к ее уху, шептал:
— Тебе ничего не жаль?
Закрывая глаза, она отрицательно качала головой.
Миртовые кусты исчезли, поглощенные темнотой. Кое-где еще слышались однообразные птичьи крики, потом наступила полная тишина. Иногда с гуденьем проносились большие жуки; скоро металлические булькающие голоса лягушек слились в громкую низкую ноту, прорезанную однообразным тонким стрекотанием цикад.
Световая сетка появилась снова. Серебряные лунные пятна ложились на спутанные волосы, скользили по очертаниям тел, рябили в гуще мелких, как будто металлических листьев. В этом неясном свете они всматривались друг в друга, шептали, испытывая новое лунное опьянение.
Плыла свежесть утра, заставлявшая вздрагивать. Было трудно уйти из-под навеса миртовых веток. В саду было еще прохладнее. Темный неосвещенный дом спал.
Что мог подумать Эксандр? Она ушла днем — и вот уже утро; вечером, перед сном, она обычно заходила к нему. Это ничего. Она незаметно проберется в свою спальню, — скажет, что вернулась поздно, уснув в саду после праздника.
Они долго прощались. Из-за кипарисов Орик видел, как она медленно вошла на террасу, обернулась и скрылась за колоннами.
VI
Выступление Эксандра в Городском Совете по поводу союза с Римом кончилось неудачей. Большинство членов Булэ считали, что для Херсонеса выгоднее соглашение с Понтом, главным и естественным центром эллинской культуры на Эвксинском побережье. Рима боялись — его завоевательная политика была хорошо известна всем соприкасавшимся с ним. Понтийские агенты, приезжавшие в Херсонес или жившие в нем, еще больше разжигали ненависть к этому роду завоевателей.