Скиф
Шрифт:
— Ия, значит завтра? В этих кустах?
Орик подбежал, обнял ее ноги и стал целовать.
Она беспомощно смотрела на него сверху, наклонилась, осторожно толкнула его и сказала просительно:
— Орик, не надо, уйди...
Он поднял голову и увидел ярко освещенное луной стыдливо улыбающееся лицо; глаза, полузакрытые длинными ресницами, смотрели нежно и испуганно. Он отодвинулся, встал. Ему было трудно уходить. Все так же улыбаясь, молча она смотрела, как он приблизился к окну и скрылся.
Всю ночь Орик провел в томительной полудремоте. Он переворачивался, вставал,
Это становилось невыносимым. Наконец он вышел из казармы и остановился, вдыхая показавшийся ему прохладным воздух. Потом решил выкупаться.
Морская вода, черная, волнующая, сразу освежила и вернула бодрость. Он несколько раз нырнул и с наслаждением поплыл наперерез большим волнам. Скоро берега исчезли, и все слилось в одно темное пространство, покачивающееся и текучее. Луна уже скрылась. Смутные очертания мыса выступали еле заметным темным пятном; за ним большой яркой точкой светился огонь маяка. Кое-где мерцали отдельные огоньки, но самого города не было видно. Он казался поглощенным ночью.
Заметив, что заплыл уже очень далеко, Орик направился к берегу, держась на мыс. Он начал уставать. Несколько раз глотнув соленой воды, почувствовал страх и стал грести сильнее. Но волны снова и снова поднимали и опускали его, а мыс казался все таким же далеким.
Скоро он заметил, что его движения беспорядочны, и он почти барахтается на месте. Он лег на спину, отдохнул и опять поплыл. Наконец почувствовал под ногами дно. Но был так утомлен, что волна сбила с ног, когда он уже шел к берегу, и потащила обратно. Он выбрался и побежал, отыскивая свою одежду. Это согрело его — во время долгого купанья он озяб, так что зубы щелкали, и он не мог разжать пальцы. Завернувшись в плащ, лег, подогнул колени, подложил руки под щеку и уснул.
Проснулся он поздно. Солнце обдавало море блеском стеклянных искр, раскалило камни и жгло кожу так, что от нее пахло горелым. Горячий воздух поднимался, дрожа и мерцая, и еще больше увеличивал сверкание яркого света. Раскаленное небо казалось бледным и у горизонта принимало почти серебряный оттенок. Стояла совершенная тишина, на море не было даже маленьких воли.
Орик перевернулся и закрыл рукой лицо от солнца. Ему не хотелось двигаться, и он продолжал дремать. От солнечных лучей во всем теле переливались горячие мелкие уколы и сердце билось тяжелыми медленными ударами. Проходивший сквозь кисть руки и закрытые веки свет казался красным и в нем, всякий раз, когда Орик сильнее нажимал на глазное яблоко, плыли большие черные и зеленые круги.
Наконец Орик сел и стал смотреть на сверкание моря; от блеска рябило и темнело в глазах. Надо было бы выкупаться, но было лень пошевельнуться, и он продолжал сидеть.
Приближался полдень. Солнце стояло почти
Ему вдруг сделалось весело, и дремота исчезла. Он вскочил, побежал вдоль мелкого берега, разбрызгивая воду, окунулся и стал нырять, заставляя воду пениться и разбегаться широкими кругами.
IV
— Это празднество в вашем городе производит самое приятное впечатление, — говорил Люций, обращаясь к Эксандру. — Цветы, девушки в белых одеждах... Процессия была тоже очень живописна. Ваша толпа, пожалуй, шумливее римской, но в ней больше изящества и меньше разнузданности. Этот народ не хочется называть чернью. Ваше празднество, кажется, похоже на афинские анфестерии? Впрочем, тех праздников мне не приходилось видеть.
— Да, если хочешь, тут много общего. Ведь анфестерии — тоже праздник цветов. Их приносят в жертву и ими украшают себя в эти три весенних праздничных дня. В Афинах праздник начинается тем, что снимают первый раз крышки с глиняных питосов, содержащих в себе вино предшествовавшего урожая, и разливают для продажи на рынке. Вино привозят в город и из соседних селений. Второй день праздника — день кружки. Он знаменует конец труда по выделке вина, и граждане собираются тогда, чтобы выпить в веселой компании. Третий день — «котлы» — начинается домашними жертвоприношениями; рабочие пользуются отпуском; к этому дню приурочиваются новый годовой найм и большая ярмарка. В течение праздников храмы заперты, открыт лишь один — Дионисия Освободителя, — закрытый все остальное время года, кроме дней анфестерий.
Вечером второго дня при свете факелов торжественная процессия из храма Керамики направляется к святилищу Ленайона. Процессия носит вакхический характер: силены верхом на ослах едут, окруженные сатирами и панами, хоревты в звериных шкурах, в венках из листьев бьют в бубны и звенят медными погремушками; под звуки флейты пляшут женщины, одетые нимфами и менадами; едут замаскированные, перекидывающиеся шутками с толпой. Впереди на триумфальной колеснице везут ксоанон — священное изображение Диониса.
Затем в святилище происходит символический обряд бракосочетания супруги архонта с Дионисом, а народ отправляется в театр, где происходит состязание в пьянстве. Здесь так же, как во время игр, избираются особые судьи. Каждый очередной кубок объявляется при звуках труб. Особенно уверенные в себе граждане стараются выпить свою порцию стоя на скользком, смазанном маслом, мехе с вином. Перепивший всех получает награду в виде венка из листьев и полного меха вина.
Участие в вакхических празднествах считается обязательным для всех; но люди высших классов, конечно, предпочитают проводить эту ночь на частных пирах, куда собираются друзья, приносящие с собой новые глиняные сосуды, купленные утром на ярмарке, — все одинакового размера и украшенные венками...