Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1

Мачинский Дмитрий

В 1971 году вышла в свет статья Д. А. Мачинского «О времени первого активного выступления сарматов в Поднепровье по свидетельствам античных письменных источников» (Мачинский 1971). В ней, пожалуй, впервые проявился большой талант Д. А. Мачинского как вдумчивого и последовательного источниковеда. Принципиально отказавшись от метода тривиального взаимного иллюстрирования данных археологии и литературной традиции, Д. А. Мачинский детально проанализировал только античные источники, сообщающие разрозненные сведения о сарматах. Эта работа оказала большое влияние на развитие сарматской археологии. Одним из результатов ее появления стал пересмотр до этого казавшейся незыблемой гипотезы об автохтонном развитии единой савромато-сарматской культуры на восточной окраине Европейской Скифии начиная с рубежа эпохи бронзы и раннего железа. Справедливо поставив под сомнение идеи тождества и генетической преемственности савроматов и сарматов, Д. А. Мачинский блестяще показал всю несостоятельность попыток распространять имя и территориальное пространство

обитания савроматов на памятники кочевников Приуралья и Поволжья VII–V веков до н. э. (Граков 1947а; Смирнов 1964). В 1975 году Под влиянием этой работы Д. А. Мачинского К. Ф. Смирнов пересмотрел свои прежние взгляды <…> (Смирнов 1975: 153). Последующие исследования, прежде всего М. А. Очир-Горяевой, убедительно доказали, что единая савромато-сарматская культура Приуралья – Поволжья есть не более чем историографический миф (Очир-Горяева 1988; 1992: 32–40).

Не меньшее значение выводы Д. А. Мачинского имели и для скифской археологии. Выясняя судьбу скифской группы памятников V–IV веков до н. э., он одним из первых связал факт прекращения сооружения «царских» курганов (находкам которых Д. А. Мачинский посвятил цикл блестящих исследований по семиотике греко-скифского искусства – Мачинский 1973в: 25–26; 1978а; 1978б) с вторжением новых кочевых сарматских орд в Поднепровье на рубеже IV–III веков до н. э. Последующие исследования археологических материалов И. В. Брашинским, К. К. Марченко, Ю. А. Виноградовым, А. Н. Щегловым и А. Ю. Алексеевым подтвердили этот важный исторический вывод Д. А. Мачинского.

Ликвидация савроматской «пробки» на этногеографической карте Евразийского степного коридора, которая долгое время служила «естественной» восточной границей Скифии в концепциях сторонников автохтонной теории формирования скифской культуры в Северном Причерноморье, выдвинула на повестку дня вопрос о культурно-историческом единстве европейских и азиатских степей в скифское время и о процессах, которые способствовали появлению этого феномена. Обсуждению данной проблемы во многом способствовали исследования Л. А. Ельницкого (1977) и А. И. Тереножкина (1976), а также открытие М. П. Грязновым в Туве кургана Аржан (1980).

Одним из наиболее детально разработанных Д. А. Мачинским аспектов проблемы культурно-исторического единства Евразии в скифскую эпоху является тема историко-географического членения Евразийского пространства. Опираясь на античную традицию и выделяя четыре географические зоны в Евразии: Греко-Кельтику (Европу), Персо-Индию (Азию), Азиатскую и Европейскую Скифии-Сарматии, – Д. А. Мачинский в концептуальном плане по-своему решил очень важную для историософского сознания проблему множественной колеблющейся ориентации нашей страны (как исторического явления) либо на «запад», либо на «восток», либо туда и сюда одновременно. «Наряду с дилеммой – „быть Европой или Азией“, – пишет он, – и компромиссным решением „быть и тем и другим“ (т. е. чем-то связующим и промежуточным), закономерным представляется и четвертый вариант осмысления своего исторического пути: быть „самими собой“ – Скифией, Сарматией или Россией – отдельным субконтинентом, население которого развивает своеобразные формы социальности, которые непросто осмыслить в системах европейских или азиатских понятий» (Мачинский 1988б: 121). Четкие представления о неразрывной связи культурных явлений с географическими факторами постепенно привели Д. А. Мачинского к пониманию общих закономерностей исторических процессов, протекавших в Евразийских степях в скифо-сарматскую эпоху. Размышляя над явлением культурного взаимодействия скифов, греков и жителей лесостепной и лесной зоны, он пришел к выводу о том, что в рамках выделенного им пространства – Европейской Скифии (от Дуная до Дона и от Черного до Балтийского моря) – исторические процессы (не только в скифскую эпоху!) «характеризуются сменяющимися периодами, когда эта область (или наиболее развитая ее часть) то становилась в культурно-политическом отношении более «европейской», то вновь обретала свою «скифскую» самобытность» (Мачинский 1988б: 120).

По мнению Д. А. Мачинского, начальный момент этой периодической пульсации (продолжающейся вплоть до наших дней!) скрывается в скифской эпохе – своего рода точке отсчета Российской истории. Подчеркивая уникальность и своеобразие скифской эпохи в истории Скифии-России, Д. А. Мачинский пишет о ней следующее: «Занятия древней историей и археологией Евразии уже давно убедили меня в том, что население европейских лесостепей, степей и полупустынь <…> в скифское время (VIII–IV века до н. э.) по степени своей включенности в мировые культурно-политические процессы по ряду качественно-количественных показателей своей культуры, по образной насыщенности, напряженности и совершенству произведений религиозно-магического искусства резко превосходит население этой же зоны в предшествующее и, что особенно важно и удивительно, в последующее время. Нельзя <…> не отметить, что расцвет „скифской“ культуры хронологически совпадает с „эллинским чудом“ и с „эпохой пророков“ в Палестине, с рядом глубочайших духовных откровений в Иране, Индии и Китае» (Мачинский 1989а: 7). Уточняя теорию «осевого времени» К. Ясперса, Д. А. Мачинский в своих последних работах убедительно доказывает, что «этно-сакрально-социальное напряжение резко возрастает в это время не только в зоне древних городских цивилизаций, но и в лежащей

севернее «зоне кочевого хозяйства». Это наблюдение позволило Д. А. Мачинскому назвать осевую эпоху временем «великих духовных откровений и этносоциоэкономических новаций», или «эпохой великих пророков и общественных новаций», и отнести к ней начальную (скифскую) эпоху истории нашей страны, отметив при этом, что «глубинные причины великих перемен лежат не в закономерностях развития цивилизаций и классовых обществ, а имеют более всеобщий характер» (Мачинский 1989а: 9, 15).

Определив подобным образом скифскую эпоху, Д. А. Мачинский много сделал для прояснения основного закона степной Евразийской Скифии: неуклонного движения кочевых орд с востока на запад, выраженного в постоянной пульсации «азиатского источника» миграций периодически сменяющихся волн кочевников – от скифов до татаро-монголов, объясняемого не только военным преобладанием восточных номадов над западными степняками, но и теми условиями, в которых оказывались кочевники в Европейской Скифии, окруженные разнородными (и в целом враждебно настроенными к кочевникам) культурными провинциями горных областей Кавказа и Прикарпатья, лесостепной зоны и побережья Черного моря. Для удержания ситуации кочевникам в Северном Причерноморье требовалось много сил, и когда в созданной ими системе политического господства появлялись определенные конкретной ситуацией сбои, рушилась вся система, а вместе с ней почти мгновенно рассеивался и создававший эту систему этнос.

Занимаясь в рамках скифской эпохи различными аспектами культуры народов Евразии VIII–IV веков до н. э., Д. А. Мачинский <…> стремится проследить за культурными процессами, уходящими в перспективу «от эпохи великих духовных откровений и этносоциоэкономических новаций (VIII–V века до н. э.), охвативших всю Евразию, до окончательного сложения европейской христианской феодализирующейся культурно-политической общности (XI век)» (Мачинский 1988в: 6). На этом пути вполне закономерной является причастность Д. А. Мачинского к решению ряда проблем совершенно другого уровня, относящихся к кругу вопросов славянского этногенеза.

Как уже отмечалось выше, свою научную деятельность Д. А. Мачинский начинал с изучения эпохи перехода от поздней античности к раннему Средневековью – с работы над зарубинецкой тематикой. Этому был посвящен его университетский диплом, на эту тему готовилась диссертация, к сожалению по ряду обстоятельств так и не завершенная.

Впервые, параллельно с Ю. В. Кухаренко (1960), но независимо от него и своим путем Д. А. Мачинский вышел на поморскую версию происхождения зарубинецкой культуры (Мачинский 1966б). Впервые им был поставлен вопрос о единстве и взаимосвязанности процессов, приведших к сложению зарубинецкой, поянешты-лукашевской и пшеворской культур (Мачинский 1965б; 1966а; 1966б). Впервые (по отношению к юбиляру приходится очень часто употреблять это слово) им была отмечена роль кельтов в этом процессе и выявлены следы их физического присутствия в Северном Причерноморье (Мачинский 1973а) [5] .

5

Подробнее об этом см.: Щукин М. Б. Проблема бастранов и этнического определения поянешты-лукашевской и зарубинецкой культур // Скифы. Сарматы. Славяне. Русь. С. 89–95 (Щукин 1993).

Но уже и тогда, в 60-е годы, это была лишь часть научных интересов Д. А. Мачинского. Больше всего, пожалуй, его занимала острая проблема происхождения славян. И не случайно его первые экспедиции были экспедициями под руководством И. И. Ляпушкина. И зарубинецкая тематика в этом контексте неслучайна: в те времена ее всегда рассматривали как часть славянской проблематики. При всей широте своих интересов Д. А. Мачинский – в первую очередь славист.

А нужно сказать, что в те годы славянская проблематика зашла в тупик. Открытие достоверных раннеславянских памятников с их небольшими бедными поселениями и исключительно лепной примитивной посудой начисто подрывало гипотезы происхождения славян от носителей черняховской, пшеворской или зарубинецкой культур с прекрасной лощеной керамикой и обилием фибул, пряжек, гребней и т. д. Это чувствовали многие, в том числе и Д. А. Мачинский. Постзарубинецкие древности киевского типа еще не были, по сути дела, открыты; первые находки, еще не осмысленные, только начинали появляться. Более северные районы лесной зоны Восточной Европы выпадали из поля зрения археологов-славистов, поскольку это область балтской топонимики, хотя еще в 1972 году Иохим Вернер призывал советских славистов преодолеть эти «чары балтийства». В этих условиях Д. А. Мачинский сделал в 70-х годах попытку приблизиться к решению проблемы в серии докладов и статей. Он попытался по-новому взглянуть на данные письменных источников о славянах и венедах-венетах (Macinsky 1974; Мачинский 1976; Мачинский, Тиханова 1976).

Так, в отличие от устоявшейся точки зрения польских исследователей, он иначе трактовал данные Плиния о загадочном полуострове Энингия, где живут сарматы, венеды, скиры и гирры. Если у польских ученых получалось, что земля, лежавшая напротив полуострова кимвров (Ютландия) – это низовья Вислы, то Д. А. Мачинский указал на полуостров Курземе, где есть река Вента и еще в Средневековье жили некие вентийцы. И достаточно беглого взгляда на карту Балтийского моря, чтобы убедиться в правоте Д. А. Мачинского.