Скинхед
Шрифт:
«Это мой брат, — спокойно понимает Ваня. — Просто я этого пока не знал. В детстве потерялись, а теперь — нашлись. А мать сказать боялась. Зато теперь как обрадуется!»
На душе становится светло и празднично, так всегда бывает, если вдруг случается то, чего очень долго ждал и уже не верил, а оно — раз и произошло. В Ваниной жизни такое бывало всего один раз. Лет в пять.
Он сильно, просто до дрожи, хотел велосипед. Маленький, блестящий, трехколесный. Такой, на каком каталась по коридору в старой квартире толстая девочка Лейла. И чтоб на руле светился настоящий фонарик. И Ваня все время просил и все
А вот теперь появился брат. Старший. О брате Ваня мечтал, пожалуй, еще больше, чем о щенке. Эх, если бы он нашелся, когда в их доме появился этот урод отчим… Да вся жизнь сложилась бы по-другому! Пусть бы только Катька родилась. И все. А потом…
Почему брат лежит на кровати? Это же больница? Заболел? А он, Ваня, болтается тут, под потолком, бездельничает, вместо того чтобы помочь. Непорядок!
— Ну что там? — слышит Ваня мужской голос и моментально его узнает. И успокаивается, потому что раз брат разговаривает, значит, не так уж ему и плохо.
— Ничего хорошего, — отвечает медсестра. — Нужна еще кровь.
— Так берите!
— Куда больше? — отвечает ворчливый мужской голос, незнакомый.
Оказывается, у второй кровати сидит еще и какой-то мужик, тоже в зеленой врачебной форме.
«Что-то там у них не ладится», — понимает Ваня. Иначе чего бы этот мужик вдруг сдернул шапочку и принялся тереть свой морщинистый, весь в испарине, лоб?
— Нельзя больше, — виновато поясняет медсестра. — Что мы потом с вами делать будем? Критическая норма.
— Берите! — приказывает брат. — У меня неделя отгулов, отлежусь, восстановлюсь. Не терять же нам парня!
— Ты бы, Миша, не геройствовал, — устало возражает мужик. — Кто он тебе? Сват? Брат? Не жертву спасаем — убийцу! Кому оно надо?
Ваня не слышит, что отвечает брат. Ему вдруг становится интересно, кто лежит на второй кровати. Что за убийца?
Он спускается чуть ниже и, паря точно на уровне светильника, заглядывает в лицо этого второго. Нет, этого он не знает. Светлые короткие волосы, серое, будто припудренной синькой, лицо. От подглазьев к крыльям носа, охватывая треугольником губы и подбородок, ползут мертвенно-черные тени. Кто это? Что-то знакомое все-таки проглядывает в чертах лица. Может, встречались в городе. Хотя где он мог пересечься с убийцей? Никогда ни с какими уголовниками не корешился, даже не видал, как они выглядят. А с чего вдруг Ванин брат дает ему кровь?
— Ну, что там? — требовательно спрашивает брат.
— Вроде получше, — неуверенно-радостно отвечает медсестра.
— Лучше, лучше, — вторит ей пожилой врач и снова промокает лицо. — Считай, спас парня. Только для чего? Для тюрьмы? И что он там, безрукий, делать станет? Может, для него как раз помереть — лучший выход? По крайней мере, ни суда, ни позора.
— Иголку выньте из меня, — устало просит брат, — надоело. Я посплю?
Петр Максимович Зорькин и сам плохо понимал, что на него нашло. Обложенный присланными из архивами документами, он плевался, чертыхался
Материалы судебного процесса в Архангельске. Группа скинов, подростки от четырнадцати до восемнадцати, совершили больше десятка (то, что удалось доказать) вооруженных нападений на кавказцев. Целью группы было изгнание всех черных из города. Пацаны приносили клятву арийца, ходили в повязках со свастикой. На акции брали черный анархистский флаг. Всем, кроме лидера (ввиду несовершеннолетия, что ли?), дали условные сроки. Однако то, что организация была расистской, суд так и не доказал.
Банда скинов-чистильщиков в Москве. «Зачищали» столицу от бомжей. Доказано четырнадцать убийств, сколько на самом деле — неизвестно.
Киров, Краснодар, Пермь, Екатеринбург, Ростов, Самара…
«Чурки проклятые, — тоскливо выдохнул Зорькин. — Ну чего вам дома в теплых краях не сидится? За каким хреном вы в Россию лезете?»
Тут же вспомнилась собственная злость на двух парней-таджиков, ремонтировавших по весне кровлю их дома. Жена все уши прожужжала: вмешайся да вмешайся! Домофон сломали, антенну разобрали, в подъезде бардак, жильцы скоро этих чурок с крыши спустят! Зорькину надоело, и он поднялся на чердак. И увидел… Два грязных матраца, электроплитка, зачуханный пакет с едой.
— Вы что, тут живете? — строго вопросил Зорькин. Парни смутились, быстро скатали матрацы.
— Регистрация есть?
— Конечно!
Но ни регистрации, ни каких бы то ни было документов у работяг не оказалось, это выяснил участковый, которого вызвал Петр Максимович.
— Все в порядке, — доложил он супруге. — Парней вышлют на родину, а директору фирмы, который их незаконно использовал, наваляют по первое число!
Вечером во двор — повиниться перед жильцами — прибыл начальник кровельщиков. Сочувственно слушал жалобы, негодовал по поводу сломанной антенны и мертвого домофона, обещал разобраться. И жильцы — вот чудо! — понося и обвиняя чурок, ни словом не упрекнули их босса — истинно русского: нос картошкой, пегие реснички, — директора ООО. Будто таджики все определяли и решали сами, будто не его указания они исполняли!
Спустившие пар и полностью удовлетворенные, жильцы разошлись. А уже утром парни, как ни в чем не бывало, стучали молотками по кровле… Хорошо, что супруга съехала на дачу и больше Зорькина не доставала. Домофон же и телеантенна не работают до сих пор.
«Вот чего я тогда на них окрысился? — мучил себя сомнениями следователь. — Почему дело до конца не довел? Не заставил милицию с директором разобраться? Парни-то при чем? Нашли работу за гроши. Сколько таких кровель они по городу отремонтировали? Сколько чердаков местом их жительства стало?»
Чурки. Иначе их никто и не называл, включая самого Зорькина. Языка не знают, бессловесные, безответные, безотказные. Чурки и есть. Поленья. Не от хорошей же жизни они на чердаках ютятся…
«Ну и ехали бы в свой чуркистан! — Зорькин зло сгреб ворох бумаг в ящик стола. — Я же к вам не еду!»
— Максимыч, — ввалился в кабинет Дронов. — Тебе из канцелярии передать просили. Материалы по погрому на Просвете. Интересуешься, что ли?
— Интересуюсь, — тоскливо согласился Зорькин.
— Ас первоисточником поговорить не хочешь? — расплылся Леха.