Скинхед
Шрифт:
— Наш брат, мученик веры, вышел один на один против банды инородцев-поработителей и принял священную битву. За сестер, за матерей. За святую нашу Русь. В сражении с иноверцами он потерял правую руку, но продолжал биться дальше! Он победил, но героя заточили в тюрьму, потому что в стране правит еврейский бог. Вместо славы и почестей его кормят баландой. Скоро суд над героем. Это будет неправедное судилище, это будет глумление над нашей верой, над святой Русью. Поддержим нашего брата Ивана! Покажем всему миру, что мы — сила.
В голове Валентины отчаянно бухает и шумит, колко дрожат кончики пальцев, дергаются, не повинуясь, губы.
«Это же он про Ванечку! — понимает она. — Ванечка потерял руку, и его будут судить. Значит, все эти люди за него? Значит, и они знают, что он не виноват?»
Оттолкнувшись от шершавого камня, женщина бросается к спуску. Она должна быть с ними, там, внизу!
Валентина торопится, проскакивая мокрые ступеньки, поскальзывается, падает, больно ударившись коленом об острое гранитное ребро, вскакивает.
Проповедь уже закончилась. Факельщики, разорвав круг, разбились на отдельные группки. То один, то другой подходят к бородачу, говорят, верно, что-то важное и приятное. Бородатый покровительственно хлопает их по плечам, обнимает. И Валентина вдруг робеет: как она подойдет? что скажет?
«Давай, давай! — говорит она себе. — Раз он так хорошо высказался про Ванечку, значит, может помочь! Не зря же их так охраняет милиция! Наверное, это какие-то важные люди. Может быть, начальство. А их странные одежды и все это действо… Милиционер сказал, мэрия разрешила, значит, так надо! И они — за Ванечку!»
Вот почему ее так тянуло сюда!
Прижавшись спиной к холодным камням стены, женщина ждет, пока иссякнет поток желающих приложиться к телу вождя. Люди постепенно расходятся. Бородач облачается поверх рубахи в длиннополое пальто, натягивает вязаную шапку, кивает покорно дожидающейся свите и направляется к лестнице. Уходит?
— Стойте, — просит Валентина и бросается следом.
Если б он не остановился наверху лестницы, возле милиционеров, она б его не догнала, потому что парни, шедшие за ним, все время старательно и умело оттесняли ее обратно вниз…
— Спасибо, братья, — пожал бородач руки улыбающимся стражам порядка. — С праздником!
— Извините, — легонько дергает его за рукав Валентина, — извините…
Он слегка поворачивает голову через плечо.
— Отходите, женщина, не мешайте, — грубо цепляет ее за плечо давешний коротышка лейтенант.
— Не трогайте меня! — неожиданно громко кричит Валентина, выворачиваясь из цепкого захвата.
— Что такое? — вальяжно поворачивается бородатый.
— Извините! — она ухватывает его за рукав. — Я — мать!
— А я — отец! — хмыкает кто-то сзади.
— Я мать Вани Баязитова, — торопится Валентина. — Который в тюрьме, у которого руку…
Бородатый недоуменно смотрит на нее как на полоумную и, брезгливо отцепив
— Постойте, — она пытается преградить ему дорогу, — вы же сами говорили, один против банды…
— Парни, чего стоим? — надменно спрашивает у милиционеров спутник бородатого, тот, кто раньше дудел в рог. — Чего ждем?
Два лейтенанта подхватывают Валентину под руки и, одним движением приподняв над землей, отбрасывают к парапету.
— Постойте! — уже плохо соображая, что делает, кричит Валентина. — Ванечка не виноват! Он сестру защищал и Бимку!
Впрочем, бородатый со свитой ее уже не слышит.
— А вы что, правда мать этого убийцы? — выросла перед ней дама с огромным доберманом на поводке.
— Какого убийцы? — понимая и тоскуя от этого понимания, переспрашивает Валентина.
— Который девочку убил!
Доберман сонно взглянув на Валентину, широко зевает, обнажив громадные белые клыки.
— Ваня не виноват! — шепчет она, не в силах отвести глаз от страшной пасти.
— Конечно, не виноват, — зло ухмыляется дама. — Яблоко от яблони… Мать в шабашах участвует, сын убивает. Я бы вас вместе судила!
— Да расстреливать таких надо! — влезает мужчина в кожаной кепке, и Валентина вдруг видит, что вокруг них образовалась довольно внушительная кучка народа.
— Сегодня они кавказцев бьют, завтра на своих пойдут!
— Да они и сегодня кого-нибудь замочат! Видали, все стриженные и в ботинках для драки. Их тут накрутили, сейчас попадись кто под руку!
— А и попадаться не надо, сами найдут.
— Вы что, народ, это же не скинхеды, это — язычники, они только языком болтать могут! — выкрикивает щуплый паренек.
— Одна малина! Слыхали, что ихний жрец говорил? Кровью, говорит, надо смывать заразу с нашей земли!
— Да это он образно.
— Ничего не образно, они с фашистами давно в одну дуду дуют. У них теперь обряд посвящения такой — через кровь. Пока инородца не замочишь, в секту к язычникам не принимают. Инициация называется.
— А власти куда смотрят?
— Вы что не видели, как их милиция сегодня охраняла? И ни одного рядового, сплошь офицеры!
— Да власти просто выгодно, вот и потворствует.
— Чего выгодно, чтоб убийства были? Вы уж совсем!
— Конечно! Живем все хреновей и хреновей, кто-то же в этом виноват? Вот власти нам и подставляют виноватого, чтоб пар выпускали.
— Точно! Сволочи! Фашисты!
— Бог к терпимости призвал, — тонко и возвышенно провозглашает какой-то тщедушный дедок. — Учил, что все люди — братья, а тут нашу истинную веру попирают…
— Это что за митинг? — возникают за спинами спорящей толпы два огромных плечистых парня. — Кого это вы тут фашистами называете? Нас? А ну, смотри мне в глаза! — разворачивает один из них особо разгоряченного спором мужчину в кожаной кепке. — Я — фашист?