Скитальцы
Шрифт:
— Понимаю, вам трудно, Солль… — декан снова сидел в деревянном кресле с подлокотниками, и, встретившись с ним глазами, Солль мгновенно протрезвел, будто от ледяной ванны. Декан смотрел пристально, нанизывая собеседника на взгляд, как на иголку: — Понимаю… Но путь испытаний не бывает лёгким, Солль. Никто не знает, чем завершится ваш путь, но я помогу вам, чем сумею… Тория, — мягко обратился он к дочери, — та книга, история заклятий, она здесь или в библиотеке?
Не говоря ни слова, Тория привычным движением выдернула с полки небольшую книжку в кожаном переплёте с медными уголками:
— «О заклятиях»? — спросила буднично. —
Декан осторожно принял книгу, ладонью смахнул пыль, дунул на страницы, изгоняя последние пылинки:
— Вот, Солль… Я даю вам эту книгу с надеждой, что она поможет вам… глубже понять, осознать, что с вами случилось. Не спешите возвращать — она даётся вам на достаточно долгий срок…
— Спасибо, — сказал Эгерт не своим каким-то, деревянным голосом.
«Жил некто, и был он алчен и жесток. Однажды в лютый мороз в дом его постучалась женщина с грудным ребёнком; он подумал: зачем нищенка у моего камина? — и не пустил её. Случилась метель, и, замерзая в сугробе с мёртвым ребёнком на руках, женщина сказала слово, страшное в человеческих устах. И был тот человек заклят: никогда больше не мог он развести огня. Крохотная искорка или пожарище, костёр или трубка с табаком — всякий огонь дымил и угасал, стоило лишь ему приблизиться; сам он стал стыть и гаснуть, как пламя под ливнем, и не мог согреться, не мог согреться, и, умирая, шептал: холодно…»
Солль зябко поёжился, вздохнул и перевернул страницу.
«В одном селении случилась язва, и много людей умерло. Прослышав о беде, явился в селение знахарь; был он молод, однако опытен и умел. Пользуя людей травами, шёл он от дома к дому, и болезнь могла изъязвить и его — однако, по счастью, не тронула. Исцелились люди; тогда спросили они себя: что за сила дана молодому лекарю? Что за непонятная мощь в его руках и его травах? Почему язва пощадила его? Испугались люди неведомой силы и умертвили знахаря, желая умертвить с ним и силу его. Однако случилось так, что вслед за преступлением их последовала и расплата: спустя малое время посёлок опустел, и никто не знал, куда девались люди; мудрые говорят, что закляты они, все закляты, и старики и младенцы, и маяться им в неведомых безднах, покуда не явится человек и не снимет заклятие…»
Книга была стара, и каждая жёлтая страница хранила повесть о делах смутных и страшных. Солль с трудом сдерживал нервную дрожь — и всё равно читал, будто глаза его прикованы были к чёрным, как жучьи спины, буквам:
«Случилось так, что трое на дороге остановили путника — но он был беден, и трое не получили добычи. Тогда, обуянные злобой, они били его беспощадно… На пороге смерти он сказал им: был я кроток и добр, и не причинил вам зла; за что же вы так поступили со мной? Заклинаю и проклинаю: да не носи вас земля!
И путник умер; и как только закрылись глаза его, подалась земля под ногами разбойников.
Охваченные ужасом, бежали они — но с каждым шагом твердь под ними разверзалась всё больше, и хватала за ноги, и вот уже по колено в земле молили они о пощаде — но заклятие было сказано, и губы заклявшего остыли навсегда. А земля не держала разбойников, не желала более их носить, и ушли они по пояс, а потом и по грудь, и кричащие рты навеки заткнула трава, и только чёрные дыры остались в земле, да и они…»
Солль не дочитал — с невидимой площади донёсся тоскливый звук, голос Башни ордена Лаш.
«Мимо селения шёл колдун — дряхлый и злобный старец. Случилось ему запнуться о камень, лежавший на дороге, упал он и поломал свои старческие кости. Возопил колдун и заклял камень; с тех пор люди не селятся вблизи тех мест. Тяжко стонет камень, будто терзаемый мукой, и смельчаки, подбиравшиеся близко, видели чёрную кровь, по капле истекающую из трещины…»
Эгерт отодвинул книгу. Уже несколько дней перед глазами его вереницей проходили странные и удручающие истории, многие из которых здравомыслящий счёл бы сказкой — здравомыслящий, но не человек, носящий на лице косой шрам.
«Был человек, и женился он на прекрасной девушке, и любил её всей душой — но слишком красива была молодая жена, и во сне явилась ему картина её измены. Тогда, преисполненный страха и гнева, сказал он слова, обернувшиеся заклятием: пусть всякий другой мужчина, на кого лишь раз падёт её нежный, благосклонный взгляд, изведётся и умрёт тягостной смертью!
Но молодая жена была верна ему всей душой, и ни разу не взглянула она с нежностью на другого мужчину. И шли годы, и жили супруги в довольстве и счастье, и подрастали их дети. Вот возмужал их старший сын, превратившись из мальчика в юношу, и однажды, озарённый первой любовью, прискакал он домой на рассвете. Мать его, стоявшая у крыльца, взглянула на сына и увидела сияющие глаза его и широкие плечи, увидела гибкую силу и молодую горячность сына своего — и тогда взгляд её исполнился гордости и любви.
И разразилось старое заклятье, и, не разбирая и не щадя, обрушилось на юношу, сколь не рыдала мать его; тогда, обезумев, выцарапала она свои глаза, погубившие сына одним только взглядом…»
В университетском дворике лоснилась под солнцем трава, укрывающая в бархатной зелени полчища громогласных кузнечиков. Невидимые насекомые блаженствовали, распевая гимны жизни; стоял ленивый послеполуденный час, тёплый ветер приносил запахи земли и цветов, а перед Соллем лежала на старом столе безучастная, как свидетель, книга.
«У богатой и знатной госпожи была красавица-дочь; сговорившись со странствующим певцом, она хотела бежать из дому, чтобы выйти за бродягу замуж. Но затея сорвалась; раскрыв намерения влюблённой пары, старая мать разгневалась сверх меры и, будучи сведущей в магии, сотворила заклятье: пусть мужчина, который лишит девственности её дочь, не знает счастья, не видит света и не помнит своего имени!
Долго и горько рыдала девушка; менестрель ушёл в далёкие земли, и никто не желал больше свататься к прекрасной и богатой невесте. Но вот однажды надменный, хоть и обедневший господин заявил о своём намерении взять её в жёны; наскоро сыграли свадьбу, и в первую брачную ночь молодой муж привёл к жене в постель грубого, похотливого конюха…
И случилось так, что на другой же день конюх ослеп и не видел больше света, обезумел и забыл своё имя, иссох, чтобы никогда не знать счастья. А молодой муж зажил со своей женой и получил богатое приданое — но не долго длилось его супружество, потому что…»
В комнату влетел шмель — полосатый пушистый шарик. Покружился под серым сводом потолка, ударился о раму, упал на рыжие от времени страницы; обиженно взревел и вылетел в окно. Солль потёр кулаком воспалённые веки.
Зачем декану Луаяну понадобилось, чтобы он прочитал всё это?