Скитальцы

Набоков Владимир Владимирович

КОЛВИЛ:

(суетится)

Хлеб-то где ж? Беда с тобою, дочь!

ПРОЕЗЖИЙ:

(про себя)

Спрошу…

КОЛВИЛ:

Червяк капустный — ох, Сильвия, — в салат попал опять!

ПРОЕЗЖИЙ:

(про себя)

Нет…

КОЛВИЛ:

Кружку!

Да не эту! Вот разиня… Да двигайся! Подумаешь, — богиня ленивая… Ну вот. Ты можешь спать теперь идти.

Сильвия уходит.

ПРОЕЗЖИЙ:

(садится за стол)

Отселе — далеко ли до Старфильда?

КОЛВИЛ:

Миль сорок пять, не боле.

ПРОЕЗЖИЙ:

Там… в Старфильде… семья есть… Фаэрнэт, — не знаешь ли? Быть может, вспомнишь?

КОЛВИЛ:

Нет, не знаю я; бываю редко в этом плющом увитом, красном городке. В последний раз, в июне этим летом, на ярмарке…

(Смолкает, видя, что Проезжий задумался.)

ПРОЕЗЖИЙ:

(про себя)

Там, в милом липнике, я первую прогрезил половину нескучной жизни. Завтра, чуть рассвет, вернусь туда; на циферблате лет назад, назад я стрелку передвину, и снова заиграют надо мной начальных дней куранты золотые… Но если я — лишь просеки пустые кругом найду, но если дом родной давно уж продан, — господи, — но если все умерли, все умерли, и в кресле отцовском человек чужой сидит, и заново обито это кресло, и я пойму, что детство не воскресло, что мне в глаза с усмешкой смерть глядит!

(Вздыхает и принимается есть.)

КОЛВИЛ:

Осмелюсь понаведаться: отколе изволите вы ехать?

ПРОЕЗЖИЙ:

Да не все ли тебе равно? И много ль проку в том, что еду я, положим, из Китая, — где в ноябре белеют, расцветая, вишневые сады, пока в твоем косом дворце огонь, со стужей споря, лобзает очарованный очаг?..

КОЛВИЛ:

Вы правы, да, вы правы… Я — червяк в чехольчике… Не видел я ни моря, ни синих стран, сияющих за ним, — но любопытством детским я дразним… Тяжелый желтый фолиант на рынке для Сильвии задумчивой моей я раз купил; в нем странные картинки, изображенья сказочных зверей, гигантских птиц, волов золоторогих, людей цветных иль черных, одноногих иль

с головой, растущей из пупа… Отец не слеп, а дочка не глупа: как часто с ней, склонившись напряженно, мы с книгою садимся в уголке, и, пальчиком ее сопровожденный, по лестницам и галереям строк, дивясь, бредет морщинистый мой палец, как волосатый сгорбленный скиталец, вводимый бледным, маленьким пажом в прохлады короля страны чудесной!.. Но я не чувствую, что здесь мне тесно, когда в тиши читаю о чужом чарующем причудливом пределе; довольствуюсь отчизною. Тепло, легко мне здесь, где угли эти рдели уж столько зим, метелицам назло…

ПРОЕЗЖИЙ:

(набивая трубку)

Ты прав, ты прав… В бесхитростном покое ты жизнь цедишь… Все счастие мирское лишь в двух словах: "я дома"…

Троекратный стук в дверь.

КОЛВИЛ:

(идет к двери)

Вот напасть…

Осторожно входит Разбойник.

РАЗБОЙНИК:

Пурпурный пес, виляй хвостом! Я снова пришел к тебе из царствия лесного, где ночь темна, как дьяволова пасть!

Он и Колвил подходят к камину. Проезжий сидит и курит в другом конце комнаты и не слышит их речей.

Мне надоела сумрачная пышность дубового чертога моего… Ба! Тут ведь пир! Кто это существо

дымящее?

КОЛВИЛ:

Проезжий, ваша хищность. Он возвращается из дальних стран, из-за морей…

РАЗБОЙНИК:

…А может быть, из ада? Не правда ли? Простужен я и пьян… Дождь — эта смесь воды святой и яда — всю ночь, всю ночь над лесом моросил; я на заре зарезал двух верзил, везущих ром, и пил за их здоровье до первых звезд, — но мало, мало мне: хоть и тяжел, как вымище коровье, в твой кабачок зашел я, чтоб в вине промыть свою раздувшуюся душу; отрежь и пирога.

(Подходит к Проезжему.)

Кто пьет один, пьет не до дна. Преславный господин, уж так и быть, подсяду я, нарушу задумчивость лазурного венка, плывущего из вашей трубки длинной…

ПРОЕЗЖИЙ:

Тем лучше, друг. Печалью беспричинной я был увит.

РАЗБОЙНИК:

Простите простака, но этот луч на смуглой шуйце вашей не камень ли волшебный?