Скиталец Ларвеф
Шрифт:
Эрудит вежливо промолчал.
– Но не думаете ли вы, что математика когда-нибудь вернется к тому, от чего ушла, от количества к качеству?
– Вы спрашиваете меня о будущем? Прошу задавать вопросы только о прошлом. Я не пророк. Я только справочник.
– В голосе электронного Эрудита прозвучала насмешка, смешанная с обидой,
– Еще раз благодарю вас, маэстро. Вы меня просветили.
Выключив Эрудита, математик сказал Физе Фи:
– Он действительно меня просветил. Представляешь, я себя считал знатоком математики, а не знал о качественных числительных первобытного мышления.
– Ну, вот видишь. Значит, он уж
– Меня не удовлетворяет в нем одно - в нем факты абстрагированы от темперамента. Его уравновешенность меня бесит.
– Но не забывай, что он только справочник, а не исследователь.
– Для справочника он все же слишком амбициозен.
Математик, чтобы не сидеть без дела, вычислял. С помощью абстрактных знаков и символов он хотел поймать в силок математической логики нечто неповторимое - жизнь, бытие, нравы первобытного охотника. Лаборатория была занята тем, что пыталась создать модель давно исчезнувшего мира. Но для Физы Фи и для молодого математика не менее важен был другой мир, мир длящийся и чудесным, не нуждающийся в модели.
Эроя вошла в лабораторию и невольно остановилась, услышав голос Эрудита.
– Любовь, - говорил важно Эрудит, - это чувство. Приведу пример. Икс влюбился в Игрек. А в это время некто третий, назовем его Зет, дублирует переживания Икса. Он ревнует. Что же такое любовь? На этот вопрос некоторые специалисты далекого прошлого отвечали так: "Любовь это ненадолго возникшая иллюзия, которой природа, вид и эволюция пользовались для своей цели продолжения рода, цели, не имеющей ничего общего с интересами Икс, Игрек, Зет как личностями".
Эроя подошла к Эрудиту и выключила его.
– Физа!
– крикнула она.-Сколько раз я тебя просила не задавать ему вопросов, в которых он не компетентен. Вы испортите мне автомат.
ТЬМЫ МИНУВШИХ СТОЛЕТИЙ
Стрелка прибора двигалась назад, в прошлое, отмеривая столетия.
Голос Эрудита на этот раз звучал торжественно, доносился как бы из прошлого:
– Его имя родилось вместе с ним. Его назвали. А значит, вырвали из хаоса и неопределенности всего неназванного. Его назвали. И он определился, стал неповторимым.
Он имел имя, как все окружающие: мать, братья, сородичи.
Как его звали? Мне неизвестно. Но в продолжение двадцати лет, пoка он жил, он откликался, кoгда произносили слово, слившееся с ним и обозначавшее его. Тогда имена имели магическую силу. Имена охотников, зверей и вещей, которых мы сейчас считаем неодушевленными. Тогда все, что имело название, казалось одушевленным. Дышали горы, говорили реки, грустили и радовались деревья. Луна и камень, лесная тропа и набежавшая волна-все было полно трепета жизни, невысказанного значения; мгновение дышало, как убегающий олень, и билось, как живая рыба в ладони...
Нам невозможно так увидеть мир, как видел его он и его сородичи. Древний эпос, слова-вещи, слова-звери и слова-птицы, чувства, сливавшиеся с предметами, как капли в звенящем, поющем грохоте водопада. Разве можем мы это почувствовать и понять, как чувствовал и воспринимал он?
Он лежал у водопоя, подкарауливая зверя. В руках он держал лук, изогнутую тугую ветвь, схваченную тетивой-сухожилием.... Ноздри его вбирали воздух. Мир говорил с ним на незнакомом нам, на сильном, щекочущем чувства языке запахов. Когда наступил миг, он натянул тетиву, и стрела соединила его - настороженного и ликующего - с насмерть раненным зверем. Зверь бился,
Эрудит вдруг замолчал. Стрелки прибора заколебались.
Эроя сказала не то Эрудиту, не то сама себе;
– Все это хорошо. Но мне нужна не реконструкция юноши вообще, а неповторимая его личность. И то, что ты не в состоянии создать из слов, я создам из более прочного материала.
И она создала. Череп охотника облекся словно бы ожившей вдруг плотью. Из тьмы столетий выглянуло лицо юноши, живое, умное и полное насмешливого любопытства. Уж не вернулся ли давно исчезнувший век? Лучше бы не было этого.
Физа Фи и математик услышали громкий женский крик.
Прибежав, они увидели Эрою, лежавшую в глубоком обмороке. Когда она очнулась, она крикнула:
– Веяд! Веяд!
Тоска, изумление, горе, страх бились в этом раздирающем душу крике.
Не сразу сотрудники лаборатории догадались, что произошло. А произошло невероятное, и невозможное стало возможным. Случай сыграл с Эроей злую и нелепую шутку.
Древний охотник оказался словно близнецом Веяда. Сходство было поразительным, чрезмерным. Все напоминало об отсутствующем: очертания лба, разрез глаз, характерный нос с горбинкой, губы. Не хотелось верить, но это было так.
Через несколько часов о странном совпадении уже знала вся планета. Морфологи, генетики, математики и писатели на разные лады комментировали игру случая. Специалисты по теории вероятностей искали математические закономерности этого морфологического парадокса, Иные из комментаторов оказались не совсем в ладу с логикой реального.
Один журналист-фантаст, специалист в области будущего и прошлого, заявил-правда, не найдя никаких доказательств для своей слишком сумасшедшей гипотезы, - что Веяд благодаря неизученным парадоксам времени и пространства совершил путешествие в далекое прошлое, что он и первобытный охотник, возможно, одно и то же лицо.
Эроя заболела от страшного потрясения. Она не хотела никого видеть, кроме самых близких дильнейцев.
Со случайным сходством (чего на свете не бывает!) можно было бы примириться, если бы Веяд был здесь, рядом, на Дильнее. Но увы! Даль хранила молчание.
ЭРОН-МЛАДШИЙ, БРАТ ЭРОЙ
Два месяца Эроя не заглядывала в свой институт. Она гостила у брата Эрона-младшего.
Перемена обстановки благоприятно повлияла на расстроенную нервную систему Эрой. Спокойный, величавый ландшафт: море, горы со снежными верхушками, лесные тропы, которые манили вдаль, в овеянные ветрами просторы. И голос брата, спокойный, как этот ландшафт, умеющий найти в каждом явлении гармонию и логику, даже в таком, казалось бы, безумном и нелогичном факте, трудно поддающемся объяснению, который недавно обрушился на Эрою, как обвал.