Скитания. Книга о Н. В. Гоголе
Шрифт:
«Но вы меня поймете, вы поймете, что есть годы, когда разумное беспристрастие воцаряется в душе и когда возгласы, шевелящие юность и честолюбие, не имеют власти над душою. Не позабудьте же этого, добрый, старый друг мой! Я вас сильно люблю. Любовь эта, подобно некоторым другим сильным чувствам, заключена на дне души моей, и я не стремлюсь её обнаруживать никакими наружными знаками. Но вы сами должны чувствовать, что с воспоминанием о вас слито воспоминание о многих светлых и прекрасных минутах моей жизни. Прощайте! не забывайте и пишите…»
Он и Вяземскому, слишком занятому только собой, прежде во всем видевшему только себя, написал, всегда сожалея о том, что Петр Андреевич свой немалый и своеобразный талант разбрасывает на что ни попало, большей частью на то, что живет один час, тогда как одаренный способностью человек обязан дерзновенно желать только вечного:
«Пишу к вам письмо вследствие прочтения нескольких разрозненных листков из биографии Фонвизина, которые вы прислали Языкову. Я весь полон сего чтения. Я читал прежде отрывки, и уже в них видны следы многообъемлемости ума вашего. Теперь я прочел в большей целости – почти половину всего сочинения (многих листков из середины не достает). Не скажу вам ничего о глубоком достоинстве всего сочинения: об интересе эпохи и лица и самого героя биографии. В них меня ни один столько не занял, как сам биограф. Как много сторон его сказалось в этом сочинении! Критик, государственный муж, политик, поэт, всё
«Во имя Бога не пропустите без внимания этих слов моих! По крайней мере предайтесь долгому размышлению, они стоят того, потому что произнесены человеком, подвигнутым к вам глубоким уважением, сильно понимающим их.
«Совесть бы меня мучила, если бы я не написал к вам этого письма. Это было веление изнутри меня, и потому оно могло быть Божье веление, итак, уважьте его вы…»
Он и сестрам своим советовал жить, как жил всегда сам, нисколько не сомневаясь, что сестры в состоянии выполнить то, что исполнил их брат:
«Лиза пишет, что письма ко мне не пишутся такие длинные и так охотно, как прежде. Я этому верю, но знаю также и то, что вы будете писать ко мне письма ещё длиннее, чем прежде. Это произойдет само собою тогда, когда вы будете больше меня любить. А для того, чтобы вам научиться более любить меня – вот вам дорога: старайтесь отыскивать в себе как можно более недостатков, недостатки эти вы должны прежде хорошенько выбранить, а потом постараться от них отказаться. Если вам трудно будет отстать от чего или пересилить себя в чем-либо, советуйтесь со мной, я человек опытный, мне тоже было весьма трудно отставать от многого и пересилить себя во многом, немало ещё и теперь предстоит работы и борьбы с собою – и потому я могу вам подать иногда очень нужный совет. Вы пишете, что разъезжаете и веселитесь – в добрый час! Но помните, что придется по месяцам просиживать дома, умейте не скучать и тогда. Не мудрость веселиться, когда вокруг всё весело. Но уметь веселиться, когда вокруг всё скучно, вот настоящая мудрость человека. Большое мое письмо не сделало на вас того впечатления, какого я ожидал, но во всяком случае вы должны помнить о нем. Везде, у кого бы вам ни случилось проживать, старайтесь прожить это время более в трудах и занятиях, чем в увеселениях. Обратите тотчас взгляд вокруг себя и старайтесь заметить, чем вы можете быть полезны хозяевам дома. Старайтесь, чтоб везде, где бы ни случилось вам прожить, осталось о вас самое приятное воспоминание и чтобы по отъезде вашем все до последнего в доме сожалели о вас. Вносите всюду с собою примирение, храни вас Бог даже от тени какой-нибудь ссоры с кем бы то ни было, хотя бы вам даже и нанесена была явная обида, напротив, если где-нибудь несогласие, старайтесь всячески примирить обе стороны. Когда же возвратитесь домой к себе, давайте всякий раз самой себе отчет во всем, рассматривайте себя пристально, чтобы узнать, что приобрели вы себе от пребывания в таком-то доме. Мы для того и окружены обществом, чтобы стараться у всякого что-нибудь украсть для нашего собственного характера. Если в ком-либо заметите какое-нибудь особенно хорошее свойство, старайтесь его в ту же самую минуту усвоить себе. В уединенную свободную минуту старайтесь иногда припомнить себя в прежнем виде, то есть как вы были назад тому два, три года, сравнивайте тогдашнюю себя с нынешнею и старайтесь узнать, чем именно сделались умней прежнего. Вот для чего советовал вам я тогда писать журнал, вы не послушали совета, потому что не понимали цели, для чего это делается, как не понимаете и доныне цели многого того, что мне случалось вам говорить. Конечно, в том человек не виноват, что не понял, но виноват сильно и даст отчет Богу за то, что не стремился, не напрягал всех сил, не хотел понять, а махнувши рукою сказал: «Это мне не понятно!», да и концы в воду. Припомните, что вам уже теперь понятно многое из того, что прежде казалось совсем непонятно или незначительно, стало быть, можно достигнуть того, чтобы понять. Можно достигнуть до всего, если только стремиться к тому…» Однако больше всего он в ту зиму возился с Языковым. Несчастный поэт! Одаренный талантом первостепенным и звучным, стать мог Языков, по его разумению, повыше всех европейских поэтов, как Петр Андреевич повыше всех европейских историков, его задушевную мысль о русских богатырях наконец доказавши воочию. Да и в самой России, как-никак уже осененной могучим гением Пушкина, мог бы взойти на вершину искусства.
Так ведь нет же. Мало того, что в своей бурной юности бедный Языков толком ничему не учился, хотя и высидел в Дерпте несколько лет. Дело известное, молодое, понятное. Как не простить, когда и сам он в такие же юные годы образовал себя мало.
Однако ж и после, войдя уже в зрелые годы, когда мужает всякое дарование и для вскормления себя требует обильнейшей пищи самых разносторонних познаний во всем, что есть жизнь и что есть человек, Языков не сделал почти ничего. То составлял обширнейший план понакупить великое множество книг и на многие годы удалиться в глухую деревню, чтобы там всё прочитать, всё усвоить себе. То составлял планы обширнейших сочинений. А глядь – забавлялся кипучими спорами в говорливой Москве и ни к чему не приготовил серьезно себя. Ни к великим свершениям. Ни к тяжким испытаниям жизни, какие непременно у каждого из живущих встают на пути и к каким всякий живущий обязан заранее приготовить себя, чтобы не впасть в противное Богу ничтожество, перед лицом неминуемых испытаний не растерять человека в себе. Не даром же сказано, что из нас свой крест у каждого и нести этот крест самому. Твой крест за тебя никто не снесет.
А крест уже был готов. При беспечном и разгульном образе жизни в теле рано угнездилась болезнь, и поэт подкосился под бременем испытаний и до того расстроился духом, что целую зиму, несмотря на все усилия с его стороны, ничего не писал. Лишь только весной, приободрясь, должно быть, под золотыми лучами итальянского солнца, набросил изящный, с брызгами своего таланта лоскутик о весне и снова надолго примолк.
Тогда Николай Васильевич отвез больного поэта снова в Гастейн, устроил его со всеми удобствами, сам же поехал ненадолго к Жуковскому и, не решившись из деликатности вслух говорить, высказывал своим мысли в
«Из письма твоего ко мне в Эмс вижу, что ты решительно хочешь ехать домой. Если так, то да благословит тебя Бог. К Призницу можно сделать путешествие в другое время. Я хотел было ехать к тебе навстречу в Дрезден, но оробел при виде расстояния, устал сильно от поездок, да и карман стал изрядно тощеват. Впрочем, всё это меня никак бы не остановило, если бы я только услышал, что присутствие мое нужно. Но, сообразивши, вижу, что могу в письме, и в коротких словах даже, сказать тебе всё то, что мне хотелось сказать тебе лично, при самом расставании. Помнишь, когда я тебе один раз сказал с такой уверенностью, что ты будешь здоров и я даже буду способствовать к твоему излечению? Эти слова сказаны были не безрассудно, они сопровождены были внутреннею молитвою, они истекли из того источника, который находится у всех нас, хотя мы редко стремимся к тому, чтобы найти его, из источника этого исходит один только свет, но он есть, стало быть, есть не даром. Мне хотелось провести с тобой вместе время в Риме и узнать совершенно состоянье твоей болезни. Я наблюдал за тобою и кое-что узнал, и говорю тебе вновь: ты будешь здоров, и выздоровление зависит от тебя. Средства физические могут отыскаться многие, из них, конечно, действительнее всех для тебя – Призниц; но тебе нужнее основание душевное. Дай мне слово говеть, приехавши в Москву, при первом случае, если в великий пост, то на первой неделе. В продолжение говения займись чтением церковных книг. Это чтение покажется тебе трудно и утомительно, примись за него, как рыбак, с карандашом в руке, читай скоро и бегло и останавливайся только там, где поразит тебя величавое, нежданное слово или оборот, записывай и отмечай их себе в материал. Клянусь, это будет дверью на ту великую дорогу, на которую ты выдешь! Лира твоя наберется тем неслыханным миром звуков и, может быть, тронет те звуки, для которых она дана тебе Богом. Сделай также следующее заведение: всякую субботу ввечеру отслужи у себя всеночную. Тебе стоит послать только за первым попом, и он отслужит у тебя в комнате. Вот всё, что я хотел тебе сказать, Бог тебе скажет Сам всё, что тебе нужно. Он водрузит в твою душу ту чудную эпоху жизни, когда и разум старости, и свежесть юности, и сила мужества, и младенчество младенца соединяются вместе, и все возрасты жизни вкушает в себе разом человек. Прощай, Бог да благословит тебя. Пиши мне всегда в Дюссельдорф на имя Жуковского…»
Послание относилось на почту, а сердце продолжало болеть за больного поэта, великая дорога которого была так ясна, только набери поэт в душу хотя немного великого. Послание отдавалось. Почтарь бросал его в сумку. Николай Васильевич уходил с надеждой в душе, да по мере того, как он удалялся, сомнения одолевали его. Он сильно страшился, что бесхарактерного поэта захватит своей ленью и своей неподатливостью на кропотливое душевное дело Москва и тем окончательно загубит и его счастливое дарование и его самого. С неспокойной душой садился он за свой стол и раскрывал свои рукописи, но при первой же вести оттуда спешил отвечать:
«Письмо твое меня обрадовало. Ты в Москве. Переезд и скука скитаний кончены – слава Богу! Не засиживайся только в комнате, делай побольше движения. Коли нельзя кататься в случае дрянной погоды, двигайся по комнате. Движенье непременно нужно в нашем климате более, чем где-либо. Когда начнутся ясные зимние дни с небольшими морозцами – пользуйся ими и выходи на воздух, упражняясь хотя сколько-нибудь в пешеходстве. Мороза не бойся, холодно в начале, пока не расходишься. Есть ли у тебя токарный станок и хорош ли? Благодарю тебя за желание наделить меня книгами, но предлагаемые тобою уже у меня есть. Но так как ты хочешь насытить мою жажду (а жажда моя к чтению никогда не была так велика, как теперь), то вот тебе те книги, которых я бы желал: 1) Розыск, Дмитрия Ростовского; 2) Трубы словес и Меч духовный, Лазаря Барановича и 3)Сочинения Стефана Яворского в 3 частях, проповеди. Да хотел бы иметь Русские летописи, изданные Археологическою комиссиею, если не ошибаюсь, есть уже три, когда не четыре тома. Да Христианское чтение за 1842 год. Вот книги, которые я хотел бы сильно достать. Переслать мне можно порознь с русскими, едущими за границу, а их выезжает всегда почти в довольном количестве. Сведения о них можно получить особенно от докторов, которые их высылают за границу, и в этом случае Иноземцев может оказать большую услугу. А если им не по дороге мне завезть, то всегда почти встретятся с другими русскими, которым по дороге. А у меня два депо: в Дюссельдорф Жуковскому и в Рим Иванову и Кривцову. А не то могут оставить во Франкфурте в нашем посольстве, хотя этим путем и не так скоро меня найдут книги. Валуев был в Дюссельдорфе и привез мне также одну книгу, но меня не застал там, и я уже получил её от Жуковского. Покупка этих книг может составить сумму, может быть, даже за 80 рублей, а потому уже это не должно быть в значении подарка, а отнесено просто на счет. Между прочим советую тебе пересмотреть эти книги. Я никогда не думал, чтобы наше Христианское чтение было так интересно: там не только прекрасные переводы всех почти отцов церкви, не только много драгоценных отрывков из рассеянных летописей первоначальных христиан, но есть много оригинальных статей, неизвестно кому принадлежащих, очень замечательных. Ты пишешь, что Петр Васильевич Киреевский совершил свой великий подвиг и послал песни в Петербург в цензуру. Слава Богу! Есть, стало быть, надежда, что мы лет через десять будем читать их, разумеется, если пропустит цензура и не помешает недосуг, которого так много в московской жизни. Иванова глаза стали гораздо лучше, и он чувствует бодрость. Дело его совершенно устроилось, и надежда есть, что ему не будут мешать, или тревожить. Авдотью Петровну поблагодари за её доброту и за всё. Надежду Николаевну также и передай ей эту маленькую записочку. Да не забывай писать, если можно, почаще. Ведь тебе теперь предстоит гораздо меньше писать писем, чем тогда, как был за границей. Уведомляй о препровождении своего времени и что читаешь, и как о том думаешь, и что вообще делается в Москве. Мне всё это интересно знать. Обнимаю тебя всею душою, говорю: до следующего письма…»
Языков же в ответных письмах повествовал о своих развлечениях, а не об усердных работах своих, и он вновь его наставлял и бодрил, советуя не ожидать, а самому искать и приготовлять вдохновенье, как делывал сам во всю свою жизнь: «Письмо твое от 1-го октября меня порадовало душевно. Порадовало потому, что я в нем, сквозь самые твои развлечения и даже мази Иноземцева, прозреваю (вследствие моего чутья внутреннего), что от тебя не так далеко время писанья и работы. Остается испросить вдохновенья. Как это сделать? Нужно послать из души нашей к нему стремление: чего не поищешь, того не найдешь, говорит пословица. Стремление есть молитва. Молитва не есть словесное дело, она должна быть от всех сил души и всеми силами души, без того она не возлетит. Молитва есть восторг. Если она дошла до степени восторга, то она уже просит о том, чего Бог хочет, а не о том, чего мы хотим. Как узнать хотение Божие? для этого нужно взглянуть разумными очами на себя и исследовать себя: какие способности, данные нам от рождения, выше и благороднее других, теми способностями мы должны работать преимущественно, и в сей работе заключено хотение Бога, иначе они не были бы нам даны. Итак, прося о пробуждении их, мы будем просить о том, что согласно с Его волею. Стало быть, молитва наша прямо будет услышана. Но нужно, чтобы эта молитва была от всех сил души нашей. Если такое постоянное напряжение хотя на две минуты в день соблюсти в продолжение одной или двух неделей, то увидишь её действие непременно…"»