Скитники
Шрифт:
Вынужденное заточение имело и свои достоинства. Никогда прежде скитник в течении одного дня не видел столько потаенных сцен из жизни обитателей тайги.
Вон на соседний мысок вышла семья: медведица, два пестуна и медвежонок. Оглядев берег, они зашли в воду. Молодежь стала с шумом плескаться, гоняться друг за дружкой. Мать, лежа в воде, умиротворенно созерцала их забавы. Накупавшись, косолапые скрылись в зарослях. Через некоторое время, неподалеку от этого места, устроили соревнование по скоростному спуску на глинистом, скользком от сочившейся воды берегу две выдры.
Не
Вот спустилась с обрыва старая, с облезлой сивой шерстью росомаха, косолапая, точь-в-точь как давешний медвежонок. Попила воды и принялась что-то искать, швыряясь в береговом хламе. Увидев Корнея, замерла, но не убежала, а, потоптавшись, неохотно развернулась и побрела в другую сторону.
Каждое утро облетала озеро скопа. С шумом, касаясь воды, она выдергивала из нее жирных извивающихся муксунов. Напрягая силы, частя крыльями, долетала до берега, с высоты бросала рыбину и тут же возвращалась за следующей. Поев богатый улов, остатки уносила в гнездо.
На второй день дедова мазь кончилась, и по мере того, как с потом и ветром с кожи сходили ее остатки, все наглее и злее становились мстительные кровососы. Подтащив палкой остатки дров и листья вперемешку с травой, скитник устроил дымарь. Окуная голову и руки в дым, он на некоторое время почти избавился от зудящих укусов гнуса. Но когда дотлели последние головешки, оголодавшее комарье и мошкара атаковали с удвоенной свирепостью. Измученный войной с их несметными полчищами, Корней укрыл лицо снятой со сломанной ноги опоркой и впал в забытье.
Очнувшись, открыть глаза уже не смог: лицо покрывала густая, солоноватая на вкус маска. Скитник не сразу сообразил, что это кровь: опорка сильно мешала дышать, и он во сне, по всей видимости, сам сбросил ее.
Над ухом кто-то горячо задышал и осторожно лизнул. С трудом разлепив один глаз, Корней увидел Лютого. Черпая пригоршнями воду, парень осторожно смыл с лица кровь и рыхлые струпья. Лицо поначалу за зудело от нестерпимой боли, но вскоре она стала ослабевать. Зато оба глаза открылись и Корней мог нормально видеть. На его счастье Господь удостоил его вниманием и поднял сильный напористый ветер, загнавший гнус в глубь леса. По заволновавшемуся озеру сразу заболтались тысячи осколков солнца. Встревоженно зашумели деревья. Частые и резкие порывы раскачали крутые волны. С шипением накатываясь на берег, они уже доставали ноги скитника. Корней забеспокоился: не ровен час разгуляется стихия и придется тогда откапывать сломанную ногу и отползать повыше, чтобы не захлестнула волна. Но велика милость Господня: до страдальца донеслись голоса людей. Корней что было силы крикнул. Самолюбивый Лютый тотчас исчез…
Соорудив носилки, мужики унесли
Кость срасталась медленно. По настоянию деда, Корнея перенесли к нему. Лишь только к осени парень начал потихоньку подниматься и, опираясь на дедов посох, ходить возле хижины.
Дни вынужденного лежания для Корнея не пропали даром. Они с дедом часто и подолгу беседовали о Боге, предназначении человека, заповедях Христа. Никодим также продолжал посвящать внука и в тонкости лекарского искусства, и в который раз подробно рассказал ему о своей юности, о завещании святого Варлаама, о бесценных реликвиях, хранимых в скиту. Душевная близость, которая всегда объединяла деда с внуком, за эти месяцы постоянного общения возросла многократно. И Корней решился наконец поделиться с дедом сокровенной мечтой - повидать эвенкийскую родню.
– Ишь, чего удумал! Али забыл, что сколько раз наши люди покидали пределы Впадины, столько же раз Господь наказывал нас.
– Деда, я это все понимаю, но и общине как-то надо дальше жить. Ты ведь лучше меня знаешь, что все равно рано или поздно кому-то из Впадины выйти придется: соль на исходе и взять ее негде. В острог идти - только поганиться. А вот за перевалом, в долине Большой реки, там, где кочует моя родня, отец сказывал, солончаков великое множество. Я ведь мог бы соли там и заготовить.
Отшельник от такого неожиданного довода надолго замолк. Вспоминал историю женитьбы своего сына. И когда внук уже решил, что дед не желает обсуждать эту тему, произнес:
– А что? Пожалуй, стоит потолковать с Маркелом. Даст Бог, вымолю согласие.
Но наставник был непреклонен. Побеседовав назидательно прежде еще и с Елисеем, призвал он к себе беспокойного крестника.
– Сказывали мне про твое желание навестить родню кочевую. Что правда, то правда: предков грех забывать, но это благое желание может обратиться в пагубу всей общине.
– Так я ведь не к нечестивым острожникам, а к непорочным детям леса прошусь, на благое дело. Святой отец, Господь милосерден, будьте же и вы милостивы! Свершите богоугодное дело, не откажите в моей просьбе принести пользу общине.
Маркел сурово отрезал:
– Похоже, ты забыл, что послушание и покорность не только перед Богом, но и наставником, и всеми старшими в нашей общине святы? Ступай! Не зрел еще!
Корней смиренно выслушал и, попросив прощения за дерзость, со слезами на глазах направился к выходу. Удовлетворенный старец остановил его:
– Повремени. Я испытывал твою благочинность. В писании сказано: “Искуси и познай”.
Тут Маркел замолчал, как бы раздумывая. Поколебавшись, все же продолжил:
– Было мне давеча во время вечери видение. Явился святолепный Варлаам и молвил: “Ступайте и несите имя Божье иноплеменцам лесным! Молодыми укрепится скит ваш”. И помыслилось мне, что неспроста сие сказано и, выходит, не грех нам общаться с местными инородцами. Похоже, тебя сам Господь надоумил к эвенкам проситься. А теперь ступай и хорошо подумай, кого возьмешь в напарники. Одного не пущу… Да покрепче выбирай.