Скитники

Зиганшин Камиль Фарухшинович

Спускаться по крутому склону, испещренному серыми языками осыпей, приходилось частыми, быстрыми шажками. Мелкие угловатые камни катились из-под ног, так и норовя стащить путников вниз. Поэтому, едва ступив, следовало делать следующий скользящий шаг.

Чем ниже спускались молодые скитники, тем чаще встречались деревья: елочки и пореже березки. Некоторые лепились прямо на голых скалах. Путники с нескрываемым уважением и изумлением взирали на этих неприхотливых храбрецов, вцепившихся корнями в каменную плоть. Причудливо изогнутые стволы тянулись в небесную высь, бодро топорщились хвоей и, похоже, что эти деревья вовсе не горевали, что так неказисты и уродливы.

Ближе ко дну ущелья стали появляться крупносвольные ели.

Смеркалось. На небе вызревали первые звездочки. Опустившаяся на землю тьма потушила багровый закат. Горы помрачнели и взирали угрюмо, неприветливо. Дохнуло холодом. В тишине все отчетливей звенел сбегавший с уступа на уступ ключ.

Пока Захар собирал сухой ягель для постели, Корней достал трут, высек кресалом искру, разжег костер. В его колеблющемся свете деревья то выбегали из темноты, то вновь скрывались в ней. Хотя Корней родился и вырос в старообрядческой семье, эвенкийская кровь давала о себе знать. И не удивительно, что костер представлялся ему живым существом. Когда он, жарко дыша, полыхал, Корней чувствовал себя рядом с верным “рыжим” другом уверенней и спокойней.

Предвкушая встречу с ним, парень всегда с особым удовольствием вытаскивал кремень и высекал искры. После того, как огонь расползался по сучьям весело приплясывающими язычками и, лаская теплом, согревал все вокруг, Корней ощущал себя самым счастливым человеком на земле.

Вот и сейчас, уткнув подбородки в колени, друзья, вспоминая события минувшего дня, умиротворенно блаженствовали в тепле, зачарованно наблюдали за переменчивой игрой пламени. А вспомнить было что: впервые видели снежных баранов, насладились видом грандиозной горной панорамы и обширной долины, по которой когда-то кочевала мать Корнея.

– Для костра главное - обогревать, а для человека что? Наверное - познавать новое, - сказал Корней, зачарованно глядя на языки пламени. Костер, словно соглашаясь с ним, одобрительно протрещал, выстрелив в черную бесконечность сноп искр.

– А я не задумывался, что для меня главное. Живу просто по вере и совести, - откликнулся, задремавший было Захар.

Сняв с огня котелок, парни перекрестились на восток и принялись за похлебку.

Проснулся Корней от предрассветного холода. Захар еще спал. Слабые, синюшные светлячки устало блуждали по почерневшим головешкам. Во мгле еще дремали горы, а сквозь ткань туч поглядывала последняя бледная звездочка. Корней подкормил костер хворостом, послюнявил указательный палец, макнул его в теплую золу и принялся энергично чистить белые, как перламутр, зубы. Потом спустился к ключу и, присев на корточки, хватая пригоршнями ледяную воду, умылся, фыркая от удовольствия. Вернувшись, просушил мокрое лицо и руки у разгоревшегося костра. Разбудил сотоварища.

Подкрепившись вяленным мясом и горстью кедровых орешков, продолжили путь. Солнце, заполняя все вокруг золотистым светом, всходило из-за гор. Оживший ветерок нанес свежесть хвойного леса и терпкий запах багульника.

По дну ущелья идти было легче - по нему, мотаясь с одного берега ручья на другой, пролегала торная звериная тропа. Правда, иногда ее перегораживали свежие осыпи или остатки еще не растаявших наледей, но они почти не затрудняли ходьбу.

К вечеру скитники достигли широко раскрытого устья ущелья, выходившего на пойму Большой реки. Корней оценивающе глянул на зависшее над горизонтом светило: успею ли до темноты подняться на ближний отрог, чтобы с его высоты отыскать на равнине столбы дымокуров дедова становища?

“Если

поторопиться, то в самый раз”, - прикинул он. Наказав Захару развести костер и готовиться к ночевке, он побежал вдоль берега, тараня прибрежные кусты. Вдруг земля под ногами провалилась и, не успев что-либо сообразить, Корней с головой погрузился в воду. Отчаянно работая руками и ногами, он вынырнул на поверхность, стащил с себя мешавшую заплечную котомку. Увидев, что та не тонет, обхватил ее левой рукой и, загребая правой, поплыл к более пологому берегу. Но мощное течение не выпускало.

Впереди показались вздрагивающие от напора воды ветки застрявшего посреди реки дерева. Через несколько мгновений пловец врезался в их гущу. Цепляясь за гибкие ветви, он с кошачьей ловкостью взобрался на вибрирующий под напором воды ствол.

– Господи, как Ты добр ко мне, торопыге! Благодарю Тебя за бесконечную милость!

Перебравшись по дереву поближе к отмели, Корней вброд достиг берега и первым делом высыпал на землю содержимое котомки, дабы убедиться, что ничего ценного не подмокло. Слава Богу, молодой, но уже опытный таежник не зря паковал боящиеся влаги вещи и продукты в специально отмятые мочевые пузыри оленей, лосей и туго завязывал их горловины сухожилиями - все было сухим.

Уже смеркалось, и Корней поторопился вернуться к Захару.

Эвенки

Поутру их ожидал сюрприз: из-за реки донесся отдаленный лай собак, следом вездесущий сплетник ветер нанес запах дыма и едва уловимый аромат вареного мяса. Найдя брод через реку, ребята пошли против ветра. Вскоре показались остроконечные обители эвенков - чумы, понурые олени возле дымарей.

Собаки, а среди них были и настоящие волкодавы, первыми почуяли чужаков и бросились навстречу, устрашающе рыча. Корней с Захаром, не останавливаясь, прошагали к чуму, возле которого стояли пустобородые тщедушные эвенки в оленьих кафтанах с коротко, по-летнему, остриженной шерстью и сыромятных улах на ногах. Их лица выражали изумление от неожиданного появления огромных лучи с поклажей на спине.

– Уу, совсем бедные - даже одного орона для вьюка купить не могут.

– Конечно бедные, ружей нет, просто палки, - толмачили они промеж собой, пуская из коротеньких трубок обильные клубы дыма, пока незнакомцы шли к ним.

Недоходя несколько шагов скитники остановились, поклонились в пояс и поприветствовали кочевников по-эвенкийски:

– Дорова!

Те дружно откликнулись:

– Дорова! Дорова, хэгды луча!

Окружив путников и возбужденно лопоча по-своему, они осторожно трогали пришельцев за рукава курток. Скитникам показалось чудным, что эвенки похожи друг на друга, как братья: с продубленной желтовато-смуглой кожей, узкими разрезами глаз, широкой, как будто продавленной переносицей и одинаково приветливо улыбающимися лицами.

Вдруг седой старик с быстрыми, живыми глазами, вытянув сухую морщинистую шею, возбужденно закричал, точнее почти заверещал:

– Есейка! Есейка! Смотрите! Мой кутэ Есейка пришел!

Не доставая до плеч, он обнял Корнея за пояс. Тот, догадавшись, что перед ним его дедушка, подхватил старика и закружил, как пушинку.

– О, какой сильный! Настоящий луча хомоты! Как живешь? Как моя дочь? Почто с собой не взял?

– Амака, я ведь не Елисей, а внук твой. Корнеем меня кличут.

– И то гляжу, молодой больно. Я старел, а кутэ не старел. Вот глупый, ум терял, страшное дело. Внук, однако, тоже хорошо!.. А это кто?