Склейки
Шрифт:
– Понимаешь, Саша, это ведь я его нашла...
– Ну, знаю.
– Ты не представляешь! Мне эта история не дает спокойно жить! – Я немного лукавлю. Воспоминания того утра почти уже стерлись, и только иногда перед глазами всплывают длинные ноги в черных брюках и нелепо покосившаяся камера.
Но Сашок покупается на сказку. Она – моя привычная индульгенция.
– Да он пьянущий был...– тянет Сашок.
– Совсем?
– Совсем. Мы с Андрюхой по сравнению с ним были как стеклышко. П
–
И Сашок вышел из монтажки в кабинет.
Фиолетовый, мятый, в щербинах слезающей краски пакет Сашка, забитый бог знает какими документами и кассетами, пузато восседал на стуле. Сашок полез внутрь, осторожно, чтобы не порвать его, докапываясь до продуктов. И как раз в тот момент, когда пальцы его уже нащупали уголок зеленого пакетика с орешками, в кабинет вошел Эдик. Он стоял в дверях, пошатываясь в глубокой пьяной задумчивости, и рассеянно, пытаясь сфокусировать взгляд, поглядывал по сторонам.
– Ты чего так поздно? – удивившись, спросил Сашок.
– Так...– помахав перед лицом ладонью и, похоже, не узнав собственной руки, ответил Эдик.– Веселюсь... там...
– А-а...– Сашок понял, что разговоры бессмысленны, и занялся было своим пакетом снова, но тут что-то тяжелое повисло на его согнутой спине, и Сашок понял, что на него прилег Эдик. Пришлось разогнуться, аккуратно обнять редактора и усадить его за стол, что при разнице в росте было нелегко.
Оказавшись в привычном кресле за собственным столом, Эдик облегченно попытался уснуть, но тут вдруг рассеянный взгляд его упал на черную ручку одного из ящиков серого в разводах офисного стола.
– О! – сказал Эдик, обдав Сашка облаком перегара.– Тут!
Его рука черным волосатым пауком поползла к ручке. Пальцы скользили по ящику, то забывая о своей цели, то вспоминая о ней, и наконец уцепились за тонкую дужку. Эдик резко дернул, в ящике загрохотали, сшибаясь коробками, бетакамовские кассеты. Он запустил руку внутрь и стал шарить у дальней стенки. Несколько листов бумаги и две тощие тетрадки вывалились наружу. Эдик скорбно, по-бабски, ахнул, неуклюже поднял их и принялся, сминая, запихивать обратно. Потом снова запустил руку внутрь и теперь уже извлек наружу свои игрушечные наручники. Помахав ими в воздухе, он объявил:
– Развлекаемся!
Сашок уже выудил из пакета все, что было нужно, и собирался идти к Андрею, но тут Эдик схватил его за локоть:
– Стоп! Стой! Барсетка была... Моя... Тут... Вот,– и палец его принялся тыкать во все углы.
Беспомощно оглядываясь и стремясь как можно скорее отделаться от пьяного Эдика, Сашок наконец увидел висящую на вешалке барсетку: ее уголок выглядывал из-под чьей-то куртки.
– Эдик,
– Она.– Эдик обрадовался и даже заплясал на месте.
Подтягивая упирающегося Сашка за локоть, он начал заговорщически подмигивать сразу двумя глазами и подхихикивать, призывая повеселиться вместе:
– Иди, чего покажу! – зашептал он.
Сашку пришлось идти, пришлось терпеть долгий и бессмысленный ритуал извлечения барсетки из-под куртки, и, конечно, куртка при этом оказалась на полу, и Эдик снова раскудахтался, пытаясь навесить ее хотя бы на компьютерный монитор и прижимая к губам указательный палец.
Наконец мучения закончились.
– Во! – объявил Эдик, вынимая из барсетки пухлую пачку денег. Сашок даже обомлел при виде такой беспечности: каждый знал, что оставлять ценные вещи в офисе нельзя. Тут был проходной двор, и многое – от кружки до ноутбука – могло таинственным образом исчезнуть. Сжимая в кулаке деньги, погромыхивая
наручниками, Эдик выплыл из кабинета. На столе
осталась его повалившаяся набок, расстегнутая барсетка, из которой медленно, будто озираясь, выползали ключи, водительские права, паспорт и еще какие-то
документы. Сашок, вздохнув, все подобрал и повесил
барсетку обратно на вешалку.
– Ну вот, а потом мы монтировали: подкладывали музыку, так что ничего не слышали, потом еще выпили. И я сразу ушел домой.
– А ты не помнишь, дверь на этаж была открыта? Говорят, кто-то подпер ее книжкой.
Сашок надолго задумывается и шевелит в воздухе рукой, словно именно рука вспоминает процесс открывания двери.
– Закрыта,– уверенно говорит он.– Точно, закрыта: я еще долго не мог попасть пальцем в кнопку, чтобы ее открыть.
Данка возвращается, когда я вовсю уже пишу сюжет. Она устало садится за стол, и волосы, всколыхнувшись, опадают ей на лицо остывающим пеплом.
– Ну что? – спрашивает она.– Все нормально?
– Да.– Я понимаю, что спрашивать она может только о сюжете.– Нормально. Пишу.
– Отлично.– Данка выдыхает свою усталость в душный офисный воздух.– Так, новости собрала, что теперь?
И она смотрит на меня. Я отвечаю ей только взглядом: понимаю, что она устала, и ответ мой ей не нужен.
– Теперь гостей поискать в эфир на следующую неделю.
Данка нагибается и выдвигает ящик стола, чтобы снова достать из него наш потрепанный, скрепленный при помощи степлера, самодельный телефонный справочник. Это движение так ясно напоминает мне о рассказе Сашка, что я не могу удержаться и говорю:
– Дан, а ты знала, что у Эдика с собой было много денег?Данка замирает.
– Точно! – говорит она, поднимая указательный палец, на ногте которого ярко сияет страза, и остается сидеть, наклонившись к ящику, но так его и не открыв.– Он так и не съездил... Пойдем покурим?