Скобелев
Шрифт:
– Прикажете идти в атаку?
Новиков послал поцелуй вместо приказания.
– Кусните-ка его!
– крикнул в свою очередь Скобелев...-Маленькая собачка, а зубы вострые!.. За хвост его!
Я не стану описывать здесь эту замечательную атаку маленькой шлюпки, этой собачки с острыми зубами, по меткому выражению генерала. Бою при Парапане отведено несколько страниц моего "Года войны" (III-й том, стр. 79-91). Дело в том, что когда "раненая" "Шутка" со своим раненым командиром отступала от монитора, то сей последний в паническом страхе улепетывал от нее... Только в три часа пополудни он опять стал подбираться к месту заграждений. В это же время на берегу показались дымки скрытно стоящих турецких полевых орудий,
– Возьмут, пожалуй!
И Скобелев, долго не думая, верхом бросился вплавь через Дунай.
Скоро его догнали лодки, посланные с берега, и вместе с капитаном Сахаровым-офицером генерального штаба Скобелев, пересев в них, подплыл прямо под огонь турок. В виду неприятельских стрелков они выхватили два баркаса с минами, причем один, разбитый артиллерийскими снарядами, перетащили через косу под градом пуль и то и дело рвавшихся около гранат. Какой-то солдат стал было кувыркаться, кланяясь первой пролетевшей пуле.
– Знакомую встретил?.. Ну, поклонись ей еще раз на прощанье... Больше, брат, с ней не увидишься... Срам перед турецкой пулей голову клонить!.. Вот как надо стоять под огнем, видишь!
И пока другие тащили лодки, Скобелев стоял в самом опасном месте, куда больше всего был направлен огонь с неприятельского берега... Пули у самых ног его впивались в землю, другие около головы сбивали ветви с листьев - он и не двигался.
– Зачем вы это?
– спросили у него.
– Нужно было спасать лодки... Солдаты спешили бы слишком и ничего бы не сделали. Ну, а тут видят, генерал стоит впереди. Позади-то им и работать легче... Не так страшно. Чего-де им бояться, если я не боюсь - везде пример нужен.
– Ну, убило бы?.. И в каком пустом деле...
– Я не привык делить дела на пустые и не пустые. Всякое, за которое я берусь, - серьезно для меня... А если молодые солдаты заметят, что генералы шкуру берегут, так и они на свою тоже скупиться станут.
VI
Через несколько дней после этого генерал начал делать свои знаменитые опыты, стараясь переплыть Дунай верхом.
– Неужели вы не боитесь?
– обратился к нему один новичок военного дела в дипломатическом мундире.
– Видите ли, душенька, вы имеете право быть трусом, солдат может быть трусом, офицеру, ничем не командующему, инстинкты самосохранения извинительны, ну а от ротного командира и выше трусам нет никакого оправдания... Генерал-трус, по-моему, анахронизм, и чем менее такие анахронизмы терпимы тем лучше. Я не требую, чтобы каждый был безумно храбрым, чтобы он приходил в энтузиазм от ружейного огня. Это - глупо! Мне нужно только, чтобы всякий исполнял свою обязанность в бою.
Представители канцелярского режима в армии и блестящая плеяда парадных гениев я кабинетных мудрецов никак не могли примириться с красивым, полным обаяния мужеством молодого генерала... Когда он стоял под огнем в своем белом кителе, па белом боевом коне, когда он, казалось, вызывал самую смерть, находя величайшее наслаждение в этом постоянном презрении к опасностям, в этом сознании себя человеком, мыслящим, владеющим собой среди ада, в потребительном вихре оргии, которую мы называем войной, когда он сам точно напрашивался на неприятельский огонь - его тогда упрекали в рисовке, в желании щегольнуть своим удальством. Этим господам было невдомек, что гораздо лучше щеголять храбростью, чем громогласно провозглашать, нося военный мундир, фразы вроде: "я удивляюсь мужеству, но не понимаю его", "пускай умирают другие -
– К чему эта рисовка, к чему... Он просто хочет доказать, что не даром получил у "халатников" свои кресты.
В это же самое время наиболее простодушная и наиболее проницательная часть армии (ребенка и солдата - не надуешь) относилась к опальному герою совершенно иначе. Она отдавала ему справедливость и в молодом орленке, только что еще расправлявшем свои сильные крылья, уже угадывала будущего гениального полководца... Я помню, раз мы шли вечером по лагерю близ Журжева. Из одной tent-abri [4] раздавался говор. Вдруг послышалось имя Скобелева.
4
+4 Мой генерал!.. (форма обращения к старшим по званию во французской армии).
– Постойте... Это очень интересно узнать, что обо мне говорят солдаты.
– А если бранятся?..
– Тем лучше... Это хороший урок. Вы не думайте. Солдаты очень проницательны при всем своем простодушии... Это такие нелицеприятные и неумолимые судьи!.. Несмотря на то, что этих судей держат в ежовых рукавицах.
– Да и дерут даже!
– Только не у меня!
– вспыхнул он.
– Я скорее расстреляю солдата, чем высеку его. Нет ничего более унизительного!
А в палатке действительно шел разговор о генералах.
– Нет, брат, Скобелев это настоящий... Он, брат, русской природы. Он что твой кочет красуется.
– Ну, уж и кочет.
– Известно. Храбрее кочета птицы нет. Ты видал, как кочеты дерутся... Они, брат, это ловко... И нарядные же... Кочет, брат, никого не боится. Потому он и красуется... Петух, брат, зорок - он свет сторожит!
– А наш-то?
– И при этом солдат назвал своего генерала.
– Наш - дудка.
– Как - дудка?
– А так... Возьми ее кто хошь, дуди с одного конца, а с другого она разговаривать будет... Настоящая дудка. А ен, брат, петух... Петух свет любит, как свет увидит, сейчас и кричит, и всех разбудит...
В другой раз поздно вечером пришлось нам идти по Зимнице.
Опять послышался отрывочный говор, солдаты ссорились с жидом-кабатчиком.
– Вот ты сидишь при всей своей глупости, а мы пойдем да Скобелеву и скажем.
– А и что мене Скобелев?
– Скобелев... Ты думаешь, он спрашиваться станет.
– И чего же он мне сробит?
– Возьмет тебя да и под расстрел, чтобы ты православных воинов не грабил.
– А плевать я хочу на вашего Скобелева!
– разозлился жид.
– Ты - плевать... Ах ты, подлое семя!.. Да ты знаешь, кто Скобелев - то?
И началась баталия... Солдаты от слов перешли к жестам, послышался гвалт избиваемого еврея...
– Нет, брат, мы за Скобелева постоим... Он нас в обиду не даст, а уж и мы его не оставим... Будь спокоен!
И для вящего спокойствия Израиля они уже совсем набросились на него.
Разумеется, М.Д. не похвалил солдат за самоуправство в этом случае, как и потом он с негодованием относился ко всякому самосуду.