Скобелев
Шрифт:
– Чудесно!
Скобелев не заставил себя ждать. Он вернулся оттуда, из-за бруствера, расставив наши секреты. В эту минуту разгорелась перестрелка, и генерал выставился над бруствером, как раз против неприятельского огня. Вокруг сейчас же образовалась целая толпа: ординарцы, штабные, офицерство все тут было.
– Что вы, господа, стоите тут... Пули дожидаетесь, что ли?
– обращается к ним Скобелев.
– Мы имеем честь находиться при вашем превосходительстве, - отвечает один из ординарцев, прикладывая руку к козырьку.
Понял
Повторили другой и третий раз - и Скобелев, пожимая плечами, должен был сходить с бруствера.
Скажут, что человек бравирует. Это, разумеется, так, но все-таки делается не без толку: началась стрельба у неприятеля, и он хочет по линии огня узнать, какими силами тот располагает. Доносят ему о работах у турок - лично убеждается, что они предпринимают. Другой бы положился на донесения своих подчиненных, он полагается только на себя и на свой глаз.
XX
На сегодняшний день была назначена раздача Георгиевских крестов. Больше всех получили саперы, потому что при занятии и укреплении Зеленых гор они оказали самые важные услуги. Потом следуют артиллеристы скорострельной батареи картечниц.
Вслед за тем разыгрался совсем неожиданный эпизод, который произвел на солдат сильное впечатление. Надевая кресты Владимирскому полку, Скобелев дошел до унтер-офицера одной из рот, дрогнувших в памятную ночь 28 октября.
– Извини меня, но я не могу дать тебе Георгия!..
Того ошеломило... Потемнел весь, бедняга.
– Ты, может быть, и заслуживаешь его, пусть тебя ротный командир представит к именному кресту. Но пойми, что теперь я раздаю ордена людям, выбранным самими солдатами. А имеет ли право выбирать твоя рота, которая хотя потом и поправилась, но вначале осрамила себя отступлением? Как ты думаешь, можно позволить трусам присуждать Георгиевские кресты?
– Никак нет... Нельзя, ваше превосходительство...
– Так ты уж извини меня, а креста я тебе не дам.
Потом наступил черед тех рот, которые в ночь 28 октября бежали, бросив работу на соединительных траншеях.
– Я их не хочу знать, передайте им это. Слышите?
– Слышим, ваше-ство.
– Я не считаю их своими... Я не буду здороваться с ними. Я не хочу намечать их... Они опозорили ваш славный полк, который так доблестно дрался под Ловцом... Помните эту битву?
– Помним!
– грянуло со всех сторон.
– Передайте же им... Господин полковник, - обратился Скобелев к полковому командиру, - я вас прошу раз навсегда сообщить офицерам: кто из них в деле будет оставаться позади - тому не место в моей дивизии... Пусть у меня отберут ее, а иначе я не хочу командовать, как таким образом...
Я забегу несколько вперед.
Скобелев после этого действительно не замечал опальных рот. Здороваясь с остальными, мимо этих он проходил молча и не глядя на них. На солдат это действовало.
– Долго ли это продлится?
– Когда мне нужно будет
В защиту этих рот нельзя было не привести того обстоятельства, что дело было ночное, в тумане, что резервами пополнены эти роты более других. Все обстоятельства были тут для неуспеха дела.
– Ведь именные Георгии выше голосовых?
– Да.
– Отчего же вы лучшим солдатам даете именно менее важные - голосовые кресты?
– спрашиваю я у одного офицера.
– А вот отчего. Голосовой он получит сейчас и счастлив, а к именному представишь - ранее трех месяцев не утвердят, а в это время беднягу двадцать раз убить могут.
Сегодня Скобелев придумал, как обеспечить от неожиданного штурма свой отряд, именно: перед траншеей разбросать телеграфные проволоки. Турецкий телеграф кстати же остался тут. Пусть хоть эту службу сослужит.
– В франко-прусскую войну, - говорит Скобелев, - германские войска делали то же самое и результаты были удовлетворительные. В самые темные ночи французы, подходя, путались в проволоке и шум ее предупреждал часовых об опасности.
Через час, когда я проходил по траншее, несколько связок проволоки лежало наготове.
На сегодняшнюю ночь, наконец, было получено разрешение произвести эспланаду.
Ночь скверная. Сырая, дождливая... Грязь - в грязи люди. На банкетах мокро - на этой мокроте сидим... Сверху брызжет крупными каплями. Бурку хоть выжми... Виноградные сучья в печурках, проделанных в массе бруствера, только дымят, не давая тепла и света. Чад так и стелется - дышать трудно... Часовые ежатся - солдаты привалились один к другому...
Часов в десять вызвали цепь, которая должна будет прикрывать наши работы перед бруствером.
В полном безмолвии темные фигуры поднялись на темную насыпь, в сером тумане ночи на одно мгновение мелькнули над бруствером с прямыми линиями ружей, торчком черневшими в воздухе, и не успели мы еще вглядеться, как гребень был пуст... Минуту за бруствером слышался шорох, крадущийся, подбиравшийся точно к чему-то... Наша траншея погрузилась в мертвую тишину. Приказано было не отвечать туркам. Сегодня вообще не желательно вызывать их. Позади, шагах в двухстах от нашей траншеи, роется и возводится редут. Если начнутся бестолковые залпы неприятелей - в траншею попадет немного, а в работающих позади - все. Я слышу звуки лопат и шуршанье взбрасываемой земли, только подойдя к самому редуту. Роют чрезвычайно тихо, так что послезавтра это укрепление будет не совсем приятным сюрпризом для турок, хотя оно и предпринимается с исключительно оборонительною целью. В темноте слышится нервный, недовольный голос Скобелева, он опять не спит всю ночь.