Скользящие в рай (сборник)
Шрифт:
Желание выйтидолжно быть подкреплено пониманием откуда. Это откудасущественнее, чем куда. Выйти ведь можно и из сортира. Ум мой смутился. Я плохо мог вспомнить подробности своей жизни. Но она достала меня.
День-два почему-то быстрым шагом я бесцельно носился по нашему уродливому, бездушно ревущему, смердящему всей грязью мира городу, к тому же насмерть забитому людьми и машинами. Машины были рекой, которая несла свои воды, сама не понимая куда. А люди были людьми. И то, что они встречались на мгновение и сразу исчезали навсегда,
Я думал, что человек, видимо, перестал быть человеком. Он стал обществом, частицей общества, которое сам создал и которое в итоге подчинило себе всю его жизнь без остатка. Стремление выйтиравноценно стремлению перестать жить. Этот тюремщик всегда найдет возможность привести беглеца в чувство или уничтожить его.
Выйдя к зоопарку, я решил заглянуть туда. Плотные волны людей шумно катились по дорожкам и с интересом разглядывали не похожих на себя тварей, вынужденных несмотря ни на что существовать на потребу куцему человечьему любопытству. Даже в неволе каждое из этих существ не переставало быть собой и не пыталось переломить свою природу ради чего бы то ни было. В самом центре парка торчала голова жирафа. Он не был похож на того, которого на сафари в далекой Африке я кормил печеньем и потом рассказывал о нем Раисе. Этот беспомощно озирался по сторонам.
Внимание мое привлекла клетка с тигром. Огромный полосатый котяра изнывал от жары и невозможности размять суставы. Неожиданно он уставил на меня желтый глаз. Я встретился взглядом с тигром, и он меня измерил на вес.
50
Только я открыл входную дверь, как раздался телефонный звонок. Без лишних слов мужской голос предложил мне выметаться из квартиры как можно быстрее. Еще он сообщил, что приходится Райке родным братом и теперь будет ее опекуном. Невероятно быстро разбегается запах наживы по самым невидимым щелям. До того я ни разу не слышал, что у Раисы имеется брат, тем более родной. Я сказал: «Хорошо». Я и сам понимал, что должен уйти. Но это мое смирение, видать, раззадорило брата.
– Слышь-ка, – сказал он (он жевал, наверное, резинку), – давай, чтоб завтра тебя не было. Завтра приду – чтоб не было.
– Ладно.
– И смотри, чтоб ничего не пропало. А то знаешь…
– Хорошо.
– У нее ценного там чего есть?
– Ну, есть.
– Чего?
– Вот ты брат, вот и увидишь. – Потом я подумал и добавил: – Только гляди, чтоб ничего не пропало. Я тоже прослежу.
– Чего?
– Ничего. Смотреть можно, а брать нет.
– Да ты чего, урюк, гонишь?
– Я не урюк, а полковник милиции. Первомайское УВД, слыхал? Знать надо, с кем сестра крутит. Давно с нар?
– Кто, я?
– Запомни, каждую булавку проверю. Сопрешь хоть пуговицу – упеку. Раиса Васильевна только спасибо скажет. Все не так плохо, брат.
И повесил трубку. Надо было выметаться. Но еще одну ночь можно было провести здесь. Уже темнело. Я долго бродил по комнатам с поразительно пустой головой, глядел в окна, стоял перед книжной полкой, полузаполненной дамской беллетристикой, включил телевизор. Дом наполнился человеческими голосами. Потом
Опять зазвонил телефон. Я поставил бутылку на пол, вошел в комнату и снял трубку. Она буквально вибрировала в руке от истошного, переходящего в визг крика Раисы:
– Прости!! Прости!! Прости!! Пожалуйста!! Прости меня!! Пустите, сволочи!! Гады!! Прости меня!! Уйдите!! Пожалуйста!! Дайте!! Прости меня!! Прости меня!! Прости!!
Потом крик оборвался и сменился короткими гудками. Я повесил трубку и вернулся на балкон.
На небе висела обкусанная луна и мерцали звезды. Очень красивое зрелище, на которое можно любоваться всю ночь, если, конечно, хватит водки и сил. Удивительно, но и в кустах, похоже, было так же пусто, как на небесах. Я стоял на маленьком балконе один в целом мире. Новый глоток повлек меня к звездам. Их было так много, что не хватало фантазии, не увидеть, не сосчитать. Какое-то свежее, может быть, забытое чувство вскружило мне голову. Я бы даже заплакал, если б умел, честное слово.
А потом, так и не могу понять, что произошло, когда я легко и непринужденно перемахнул через перила.
Что-то крепко ударило меня в бок, и в ту же секунду, с треском проломив собой какие-то ветки, я уже был внизу, в куче отбросов, перемешанных с мокрым сеном.
51
Так я пролежал долго. Ей-богу, никогда еще мне не было так спокойно.
Потом, через долгое, долгое время, все же пришлось подниматься. Невероятно, я, кажется, был цел. Только сильно болел бок, возможно, сломано ребро, возможно, сильный ушиб, но я даже не хромал. Вверху с балкона третьего этажа свисал раскуроченный кронштейн для сушки белья, который, вероятно, и отбросил меня на крону тополя. Прижимая локоть к ребрам – так, по крайней мере, казалось, в боку меньше отдавались шаги, – я поплелся куда глаза глядят. Назад мне ходу не было.
Постояв немного посредине пустого двора, я пошел искать Никодима. И очень скоро нашел – Никодим всегда возникал вовремя. Он лежал на скамейке брюхом кверху с хорошего перепоя, но уже трезвел. Я подошел, сел на скамейку рядом и сказал:
– Поедем в Таганрог, Никодим.
– Поедем, – согласился он. – Когда?
– А прямо сейчас.
– Как это прямо сейчас?
– А так. Прямо сейчас и поедем. – И добавил: – А потом будет поздно.
52
Уговаривать Никодима не пришлось. Правда, я просидел на скамейке с расцарапанной мордой до утра, пока Никодим занимался сборами. Или поборами, поскольку вернулся он возбужденный, с круглым мешком, набитым едой и всевозможными предметами быта, что от всех щедрот насовали ему безутешные товарищи и подруги. Даже бутылка вермута и та была. Кроме того, он притащил отваленный каким-нибудь забулдыгой ношеный пиджачок и набросил его на меня, чтобы я не замерз, надо понимать, если что.
Возбуждение его постоянно росло, и скоро вся округа знала, что Никодим уходит в плавание, чтобы раз в месяц ждали от него ведро кефали, что любимый сорт сигар у него кубинские, что сандалии так не носят, зиму придумали самоеды, людям нужны шезлонги, у женщин мозги в брильянтах, деньги счета не любят, что у него с рождения боцманская походка, что море не прощает, что на судне он бог и что в Греции, в жаркой Греции найдется теплая бухта каждому.
– Я прощаю всем свои грехи! – весело басил Никодим, размахивая банджо. – Мне они не нужны! Я поехал за новыми!