Скользящие в рай (сборник)
Шрифт:
– У тебя сколько сейчас женщин? – спрашивал он.
– Одна жена. То есть – одна.
– Нет, ну а кроме?
– Кроме жены? У меня нет ни одной женщины.
– Бедняга, как же ты живешь без женщины? – огорчился Петров. – Хоть бы одну-то завел бы, что ли.
– Я бы завел. Но… я разучился.
– Без женщины плохо. Вот у меня всегда не меньше трех. Честное слово. Две. И одна для подстраховки. Чтобы не остаться одному, как ты.
– Как я?.. Кстати, пора идти.
– Ну ж, бродяга, у тебя же женщины нет ни
– Говорю же – разучился.
– Что, и бабы не было ни одной, что ли? Хоть бы одна?
– Не, ни одной. Сплошная жена.
– Значит, так и живешь один, без баб?
– Ничего не понимаю.
– А чего тут понимать? Действовать надо! Понимать потом будем! Вон гляди, какие телки за барной стойкой.
В общем, мы подхватили свои бутылки и перебрались к бару. Через каких-нибудь десять минут Петров уже звал трех подгулявших девиц сниматься в кино. Хотя и на роль второго плана, но с перспективой на будущее. И, кроме того, уверял, кивая на меня, что может организовать рекламную фотосессию по блату. Ну, девицы тут, конечно, поплыли, обмякли, разулыбались и позволили мне угощать себя «Бейлисом».
А потом – ну, наверно, я сам и позвал – веселая компания завалилась ко мне домой, в гости.
В самый разгар загула, когда девицы расселись по нашим коленям, и шампанское заливало ковер, и Петров ржал, как конь, вернулась жена. На нее никто не обратил внимания, кроме меня. Но к тому моменту я уже мало что понимал. Увидав ее, я обрадовался и жестами стал приглашать присоединиться.
Помню, она выхватила что-то из секретера и убежала. Это меня поразило.
Когда сошел первый морок, обнаружилось, что я у себя дома сижу на диване и прижимаю к сердцу одну из этих наших девиц. Петров с другими пропал. Девица томно постанывала и лезла целоваться. Однако стоило мне попытаться ей ответить, как из глотки у меня поперла такая муть, что я вскочил как ошпаренный и ринулся в уборную. Вторая попытка окончилась тем же: поцелуй – приступ – унитаз. После четвертого подхода девица назвала меня грязной свиньей, отпихнула и тоже пропала, как и все остальные.
Я так и не узнал, кто она, откуда, какое у нее имя и как она выглядит.
10
Очнулся я, видимо, поздно. Открыл глаза и увидел стоящую надо мной жену. Она смотрела на меня все так же внимательно, но в глазах у нее было еще что-то такое, от чего любому стало бы не по себе, и он бы не знал, плакать ему или смеяться. В распахнутые окна било солнце, и занавески покачивались еле-еле. Она смотрела на меня, а я смотрел на нее. Мы молчали.
Потом она сказала:
– Я ухожу от тебя.
В лице ее показалось что-то мучительное.
– Нет-нет, – сказала она поспешно, – это не из-за девицы. Просто у меня давно есть любимый человек, а ты не знал, и мой уход был
Ее рука коснулась моей щеки и погладила.
– Ты ни в чем не виноват, милый.
Она улыбнулась мне:
– В холодильнике продукты. И еще, я оставила деньги на кухне.
Потом она опять улыбнулась мне, отняла руку и стала удаляться, постепенно, пока окончательно не исчезла.
Я лежал, смотрел на крутящийся над головой вентилятор, которого не было, и тоже улыбался. Мне было так хорошо.
Не чувствуя своего тела, я лежал, смотрел на вентилятор и улыбался.
Просто не мог сдержать эту улыбку.
11
С ней-то на губах, по всей видимости, я вновь провалился в забытье.
Звонок звонил очень долго. Пока я сообразил наконец, что это звонок в дверь, прошла целая череда снов и испугов, накаливших мою чувственность до кипения. И все это никуда не делось.
Пришла не жена, а Петров, свежий, как распустившийся кактус. Он был страшно доволен проведенным днем и особенно ночью, подарившей ему сразу двух помимо тех трех, которые у него и без того были. Долго тряс мне руку, хлопал по плечу. У него были на то, как выяснилось позднее, веские основания, поскольку мой кошелек оказался пуст до бесполезности, то есть до самой последней монеты.
Казалось, я не проснулся. Тревога накатывала на меня волнами, с каждой новой охватывая все крепче. Да так, что не продохнуть, а только бежать куда-нибудь с выпученными глазами или сидеть на одном месте, трусливо поджав под себя потные ладони. И я понимал, что это не похмелье, вернее, что-то наряду с похмельем, темное и беспощадное, и только мое.
– А я проездом забежал, с работы, – шумел свежий Петров, пахнущий женскими духами. – Думаю, как ты там. Может быть, не один. – Он заглянул на кухню. – Ушла уже, что ли?
Я кивнул.
– Очень хорошо. Тут и двоим маловато. – Петров извлек откуда-то из себячекушку водки и потряс ею в воздухе. – Если бы не работа, мы б с тобой, а?
– Вот что, Петров, – сказал я, глядя перед собой, – довези-ка ты меня до автостоянки, раз уж ты проездом. Здесь совсем близко. А то я сам не дойду.
Петров заметно смутился, поджал губы и засопел. Видно, хотел отказать, но скосил на меня глаз и, покрутив на башке бейсболку, неуверенно проворчал:
– А тебе можно ли?
– Можно… Мне можно.
– Ну я что ж… не против. Собирайся тогда.
В лифте настроение Петрова переменилось. Распаляясь, он словно отчитывал кого-то провинившегося перед ним:
– Правду сказать, обе эти шлюшки были полное дерьмо. Да, ты слышишь, полное дерьмо. На таких мухи садятся. Вся жопа в наколках. И еще знаешь где? Уголовщина какая-то. И дуры, понимаешь, такие дуры летние. Откуда такие берутся?