Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
— Ну кто-нибудь уцелел?
— Ну вот Евдоким и еще несколько, а многие доси по лесам прячутся.
Наконец Михайлов справился со слабостью, заговорил опять:
— Когда народ понял, что пощады никому не будет, что Сапега приказал убить всех, ну тут стали разбегаться, многие в Волгу бросились, кто плавать умел. Уплывали.
— А ты тоже сбежал? — спросил Скопин.
— Нет. Когда они рубить-то устали, решили остальных топить. Нас как стадо погнали на пристань. Вязали по двоено трое и толкали в реку. Я оказался без пары, мне к ногам камень
Я и пошел ко дну, а там все людьми устлано, кто еще не умер, шевелятся, бьются. Меня какой-то горемыка ухватил за камень и сорвал его из петли. Я вверх-вверх — и вынырнул. И поплыл на ту сторону.
— Не стреляли?
— Какой там. Им не до этого было. Надо было еще сот пять в воду сажать.
— Повезло тебе, парень, — сказал Кравков.
— Ой, и не говори, братец, еще как повезло. Переплыл, спрятался в лесу. А через два дни воевода Вышеславцев пришел к Угличу. Когда гонца отправлял к тебе, велел и мне с ним бежать: «Ты самовидец, расскажешь князю Скопину как все было».
Князь взглянул на гонца, спросил:
— Вышеславцев когда на Кострому собирается идти?
— Она уже наша, Михаил Васильевич.
— Взяли-таки?
— Костромичи, услыхав, что Ярославль освобожден, восстали, многих поляков побили, а тушинского воеводу, князя Мосальского, четвертовали, отрубили ноги-руки и утопили в реке.
— Передай Никите Васильевичу, что по указу государя от Астрахани по Волге поднимается Шереметев с дружиной, приводя все города к присяге государю. Им взят недавно Муром. Пусть Вышеславцев свяжется с ним и идут навстречу друг другу в направлении Суздаля. Там от Тушинского вора воеводствуют Просовецкий и Плещеев. Если нам удастся замкнуть кольцо у Суздаля, то тогда мы сможем помочь Троице, а там и Москве.
Едва отпустил Скопин-Шуйский вышеславского гонца с угличанином, как явились к нему представители смоленской дружины во главе с воеводой Полтевым.
— Михаил Васильевич, польский король осадил наш город. Что нам делать?
— Наконец-то Сигизмунд сбросил маску, — помрачнел Скопин. — Новость не из приятных. А вы сами-то как думаете?
— Надо идти на помощь, там наши семьи, дети.
— А сколько в вашей дружине воинов?
— Около тысячи.
— И вы что, всерьез думаете сокрушить такой силой короля?
— Нет. Но мы полагаем, что вы нам поможете.
— Обязательно, господа смоляне, обязательно помогу, как только освободим Москву от Тушинского вора. Это я вам обещаю твердо. Да вы не беспокойтесь, Смоленск выстоит и нас дождется. Вон Троица уже год держится, а у нее гарнизон раз в десять меньше смоленского.
— Значит, после Москвы?
— После Москвы на Смоленск, — подтвердил князь, отпуская смолян.
12. Этот чертов царь
И хотя многие, подталкивая короля Сигизмунда к войне с Россией, пророчили ему легкие победы на пути к Москве, где его ждут не дождутся, все-таки из всех советчиков оказался прав коронный гетман Жолкевский: король сразу же споткнулся
Обещание смолянам чуть ли не золотых гор за сдачу города не могло обмануть их. Уж кто-кто, а они-то знали цену польским посулам.
12 октября, проломив петардой Молоховские ворота, поляки ворвались было в крепость, но были изгнаны с большими потерями. Этот штурм положил начало многомесячной осаде Смоленска.
Дабы усилить свою армию, Сигизмунд решил отозвать поляков из Тушинского лагеря; Отправляя в Тушино своего посла Станислава Стадницкого, король без обиняков наказывал ему:
— Довольно им служить какому-то проходимцу, пусть вступают под королевское знамя и служат Речи Посполитой.
Кроме этого вез Стадницкий и две грамоты — одну царю Шуйскому, в которой король, оправдывая свое вмешательство в дела русские, попрекал царя за резню при Лжедмитрии, за задержку послов и знатных поляков, а также за союз со шведами — врагами Речи Посполитой.
Вторая грамота была патриарху Филарету, и ей придавалось большее значение, чем царской, она была увещевательной.
Прибытие в Тушинский лагерь королевского посольства взбудоражило всех. Поляки потребовали собрать коло, на котором первое слово было дано ясновельможному пану Стадницкому.
— Панове, наш король его величество Сигизмунд III зовет вас, сынов Великой Польши, под свои знамена… — начал торжественно посол.
Рожинский, стоявший за спиной посла, мучился от мысли, что допустил этого Стадницкого до коло: «Надо было прихлопнуть его, сунуть в мешок и в реку. Ишь че несет, пся кровь!»
— …Ваше место не здесь, где вы проливаете вашу кровь неизвестно за что и за кого, а там возле стремени вашего короля, думающего о вас и вашем счастье, — продолжал с пафосом Стадницкий.
Нет, пан Рожинский, почувствовав в этих словах угрозу его власти, не мог более терпеть. Отодвинув плечом королевского посла, он вскричал:
— Мы все, дошедшие до стен Кремля, заслужили за труды наши царской награды. И она почти в наших руках. И нам идти назад? Уходить от заслуженного?
— Правильно-о, — подхватило коло. — Мы уже заслужили-и награды-ы… Заслужили-и-и!
Стадницкий был обескуражен таким приемом. Он был уверен, что на призыв короля все истинные поляки, как один человек, с радостью кинутся под высокую руку его величества.
Даже его посулы, что король тоже наградит пришедших к нему из Тушина, не поколебали решение коло: награда уже заслужена, вот, мол, когда здесь с нами расплатятся, тогда другое дело: мы готовы заслуживать ее и у короля Речи Посполитой.
— Ничего не понимаю, — бормотал Стадницкий, возвращаясь в воеводскую избу. — И это ответ королю?
— А что тут понимать, пан Станислав, — говорил Рожинский, почти не скрывая своего торжества. — Коло решило, а оно всегда право… И потом, король осадил Смоленск, который еще неведомо, возьмет ли, а уже взял Москву… ну половину Москвы. Когда она станет вся наша, Смоленск сам упадет к ногам его величества, как переспелое яблоко.