Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
— Но где он был, наш король, когда мы начинали завоевание Руси? Сидел в Кракове, танцевал краковяк и мазурку. А теперь, когда мы завоевали почти всю Россию, он является на готовенькое. Да еще зовет нас бить лбы об Смоленск, — который, вы сами сказали, почти неприступен.
— Дело не в Смоленске, Роман Наримунтович.
— А в чем же?
— Дело в унижении короля Речи Посполитой, а стало быть, самой Польши. Я на это никогда не пойду. Вспомните коронного гетмана Жолкевскогс, которого никак не заподозришь в любви к Сигизмунду.
Нет, не убедил Роман Рожинский Яна Сапегу, не смог выбить у него подписи под таким славным документом, составленным в Тушино в воеводской избе.
— Обойдемся без него, — сказал Мархоцкий, сворачивая пергамент для печати. — Я ныне ж отъезжаю с сотоварищами.
Вся эта возня в воеводской избе, переговоры, писание каких-то бумаг насторожили царя Дмитрия. Поймав Рожинского, он спросил:
— С кем ведутся переговоры? Почему мне ничего не говорят?
— Это не твое дело, — отрезал Рожинский, не скрывая презрения к самозванцу. — Пьешь и пей, это тебе в самый раз.
— Но я же должен знать.
— Ничего ты не должен, твое время прошло. Сиди и не рыпайся, пока мы тебя терпим.
И уже вечером, при свечах ввалившийся к царю пан Тышкевич, изрядно подвыпивший, начал приставать к Дмитрию:
— Ты кто такой? А? Ты кто? Молчишь, мошенник. Я тебя выведу на чистую воду.
Шут Кошелев, находившийся при царе, кое-как выпроводил ясновельможного.
— Ну что, Петр, — обратился к нему Дмитрий. — Бежать пора. Нечего ждать от них хорошего.
— Опять ведь поймают, государь.
— На этот раз не поймают. Мы никого с собой не берем, и никто ничего не заподозрит.
— А царице не сообщим?
— Ни в коем случае. И она не должна ничего знать, и Гавриле не надо говорить.
— Что тогда надо делать?
— Принеси мне драный крестьянский армячишко с шапкой.
— В армячишке замерзнешь, государь.
— Ну ладно, кожух какой-нито постарее. И ступай запряги в извозные сани лошаденку мухортую, кинь навильника два навозу и подъезжай к отхожей будке, я выскочу из нее и… Давай, Петро, терпения моего нет уже.
Переодевшись в крестьянское платье, напялив драный кожух, надвинув на самые глаза шапку, царь в темноте пробрался к отхожей будке, влез в нее. И когда послышался вблизи скрип полозьев и фырканье лошади, выскочил, пал на теплый навоз, шепнул жарко:
— Погоняй, Петька.
— Куда?
— На Калугу гони.
С утра в Тушинском лагере начался переполох: пропал царь! Рожинский, злой как волк, носился по избам, ворвался даже к царице в покои, вскричал гневно:
— Где этот чертов царь?!
— А мне откуда знать? — возмутилась Марина такой бесцеремонностью гетмана. — Это я вас должна спросить: куда вы его дели?
Гремя саблей, Рожинский мчался
— Прозевал раз-зява!
Досталось и царскому постельничему Гавриле: почему не сообщил?
Взволновались казаки: «Ляхи выжили государя!»
Бегство царя, казалось бы совсем ненужного полякам человека, сломало все планы Рожинского. Среди жолнеров все настойчивее зазвучали голоса: «К королю! Пора к королю. Он зовет, он наградит».
Узнав, что Тышкевич последним ругал самозванца, Рожинский, ухватив его за воротник, тряс как грушу:
— Говори, сучий потрох, что ты ему говорил вечером?
— Ей-ей, пан гетман, ничего зазорного, — клялся напуганный Тышкевич. — Это вы днем изволили пригрозить ему, он и струсил.
— Я?
— Вы, пан гетман, я своими ушами слышал.
— Что я мог сказать ему грозного?
— Вы сказали, что мы тебя скоро не вытерпим.
— Неужли я так сказал? — дивился Рожинский, тужась вспомнить свои ругательства. Вспоминалось, что действительно ругал «царенка» и даже вроде кулак под нос подносил. Ах, кабы знать!
Донские казаки собрали свой казачий круг, на котором решили: «Идем до государя в Калугу». Рожинский, узнав об этом, пенял Заруцкому:
— Иван Мартынович, что же это? Остановите их.
— Чем я их остановлю?
— Скажите, что я выкачу пушки и расстреляю их.
— Не советую, пан Рожинский, казаков этим не испугаешь.
— Что же делать?
— Надо было хорошо хранить царя.
— Да хранили ж его як цацу, чтоб он пропал.
— Хранили б — не сбежал бы. Было ж уже раз — бежать хотел, успели упредить. Надо было извлечь урок.
Гетман Рожинский, привыкший держать в своих руках всех воевод и даже «царенка», никак не мог понять, отчего с бегством последнего Тушинская армия стала разваливаться, рассыпаться на глазах: поляки сразу навострились к королю, казаки — за самозванцем. Русские пребывали в некой растерянности. К Шуйскому почти никто не хотел и терпеть его тоже не желали.
На совещании у патриарха Филарета почти единогласно решили идти к королю Сигизмунду и просить у него на московский престол сына Владислава. Избрали для этого посольство, во главе поставив патриарха. Такому высокому просителю король не должен отказать.
В посольство Московского государства вошли Михаил Глебович Салтыков с сыном Иваном, князь Василий Михайлович Рубец-Мосальский, князь Юрий Дмитриевич Хворостинин, Лев Плещеев, Никита Вельяминов, дьяки Грамотин, Чичерин, Соловецкий, Апраксин, Юрьев, сюда же присовокупили и Михаила Молчанова, того самого, который представлялся Болотникову Дмитрием и целый год морочил несчастному голову.
Посольство это в количестве более сорока человек в середине января выехало к королю под Смоленск, даже не испросив позволения у гетмана Рожинского. Власть его не по дням — по часам таяла.