Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
И муж, топая, приговаривал: «Пусть так под ногами нашими будут потоптаны все, кто станет посевать между нами раздор и нелюбовь». И Марина, топая, вторила: «Пусть, пусть, пусть».
И тут все гости кинулись поздравлять молодых. Старый Мнишек, не скрывая радостных слез, обнял дочь.
— Поздравляю, милая моя царица, — лепетал он дрожащим голосом. — Наконец-то матка бозка снизошла до тебя.
Свадебный пир во дворце начался в тот же день, столы ломились от яств, вино венгерское, привезенное Мнишеком, лилось рекой. За столами вместе с боярами
Переглядывались пораженные бояре, пожимали плечами: «Ну царица у нас!» И уж совсем ни в какие ворота, когда увидели, что невеста и жених начали пить и есть, как все застолье: «Они ж не должны этого делать. Вот так парочка!»
Все словно нарочно свершалось в пику русским обычаям. Опьяневший царь вдруг поднялся и, стуча ложкой о тарелку, потребовал внимания и прокричал, обращаясь к польским воякам на польском же языке:
— В честь столь знаменательного события я жалую каждому по сто рублей.
— Виват государю! — заорали гусары.
Шуйский, сидевший рядом с Голицыным, буркнул ему:
— В казне ж ни хрена нет.
— А он у тебя займет, — усмехнулся Василий Васильевич.
— Ну и ну.
Пировали не только во дворце. Царь велел праздновать и во дворах, где стояли на постое поляки и немцы. Оттуда перепившиеся полки расползались по улицам, горланили песни, кричали удивленным москвичам: «Мы вам царя привезли!» Задирались. Затевали драки, иной раз пуская в ход сабли. Приходилось стрельцам разнимать дерущихся, унимать расходившихся драчунов.
На Торге открыто осуждали иноземное воинство, грозились:
— Доймут они нас, ох доймут!
— Терпим, терпим да лопнем.
— У меня дубинушка по им плачет.
И ночью не успокоились перепившиеся, орали песни срамные, скакали на конях, стреляли из ружей. К утру только и стихли, притомившись, поуснули.
На следующий день царь решил соблюсти русский обычай, приказал топить баню.
— А где мой тысяцкий, зовите.
Прибыл в Кремль Скопин-Шуйский.
— Звал, государь?
— Звал, Михаил Васильевич. Назвался груздем — полезай в кузов. Аль забыл, чего после брачной ночи обязан делать тысяцкий?
— Помню, государь.
Отправились в мыльню втроем. Добавился еще Маржерет, бывший на свадьбе дружкой. В предбаннике разделись. К удивлению князя, тело у царя было крепкое, мускулистое. Заметив уважительный взгляд молодого князя, Дмитрий не удержался, похвастался:
— Могу любого уложить на лопатки, — и вдруг засмеялся: — В эту ночь я показал Марине, где раки зимуют. Ха-ха-ха. Ты чего это засмущался, князь Михаил?
В парной, когда тысяцкий стал хлестать молодожена веником, тот спросил неожиданно:
— Ты же, кажется, женат, Михаил
— Да, государь.
— Что ж жену не покажешь?
— Она не лошадь, чтоб ее казать.
— Ха-ха-ха. Как ты сказал?
— Говорю, это лошадьми хвастаются, не женами, государь.
— Вот что это за мода на Руси, прятать своих женщин? А, князь?
— Такой обычай, ваше величество.
— Обычай, — сказал царь осудительно. — Я заведу здесь европейские порядки. Устрою маскарад и велю всем с женами явиться. Ты когда-нибудь видел маскарад, князь?
— Нет, государь. Да и, если честно, не знаю, что это такое.
— Это когда собираются во дворце все мужчины с женами и танцуют под музыку.
— Но, как мне известно, государь, это называется балом.
— Не спеши, князь, не спеши. Бал-то, бал, но какой? С масками. Все являются в масках, наряжаясь в любые платья, так, чтоб не узнал никто. И танцуют, кто с кем хочет, веселятся напропалую. Вот такой бал и называется маскарадом. Я завтра же закажу несколько масок, потом покажу тебе да и всем боярам, пусть готовятся. Перед походом закатим в Грановитой палате такой маскарад, что небу жарко станет… Пора, давно пора приобщать Россию к европейской культуре.
После парилки, окатившись холодной водой, сидели в предбаннике, попивая квас.
— Ну грехи смыли, — сказал Дмитрий. — С обеда продолжим пир.
— Но сегодня Николин день, государь.
— Ну и что? На Николу, сказывают, зови друга и врага в застолье.
— Это верно, однако скоромного нельзя есть. А раз питье начнется, там и до мясного рукой подать.
— Экий ты, князь, грехоненавистный, я смотрю. А Богу-то милее покаявшийся, чем безгрешный. А? Так что, чтоб был на пиру, князь. Ну а Якову и говорить не надо.
— Я обязан быть всегда подле тебя, — сказал Маржерет. — За что ж ты мне платишь-то.
И вскоре опять загудел свадебный пир в Кремле, но на нем уже русских почти не было. Скопин-Шуйский сидел за столом, пил, но из закусок только рыбкой пробавлялся да грибочками. Блюл пост.
16. Тайная вечеря
Поздним вечером к Шуйскому стали собираться люди. Шли по одному, по двое. В ворота не стучали, калитка открывалась как бы сама перед каждым. Это слуга, глядя через дырку, узнавал подошедшего и молча открывал калитку. Разговоров никаких не затевая, пришедший проходил в дом, храня молчание.
В большой княжеской столовой, где плотно завесили все окна, горело с десяток свечей в металлических шандалах. По лавкам вдоль стен рассаживались приходящие. Здесь были уже все Шуйские, братья Голицыны, Куракин, Татищев, купцы Мыльниковы, дворяне Валуев и Воейков, дьяк Осипов и несколько новгородцев. Негромко перекидывались меж собой новостями:
— На улицах бурлит народишко, того гляди взбунтуется.
— Да самое время начать.
— Ведь никакого терпежу. Днем на Воздвиженке гайдуки боярыню из воза вытащили. Хорошо, народ вмешался. Отбили кое-как.