Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
Марина, удовлетворенная, насытившаяся, долго еще не могла уснуть. Лишь после третьих петухов забылась.
Вздрогнув, проснулась уже при свете дня, когда по груди скользнула ладонь мужа.
— Вы что? — пыталась возмутиться.
— А то, — отвечал он, опять наваливаясь на нее.
После уже, когда он стал одеваться, молвила с упреком:
— Вы нарушили данное вами слово.
— Какое слово?
— Ну что придете ко мне только в Кремле.
— Ах, милая женушка, до Кремля нам как
— Перестаньте говорить глупости.
— Какие глупости, так меня стиснула, так бросала, аж…
— Подите вон, — с возмущением приказала царица, заливаясь румянцем. — Вон, и чтоб я вас больше не видела.
— И не увидите… — сказал он выходя и в дверях, обернувшись, усмехнулся: —…до вечера.
Днем не удержался, в обед похвастался Гавриле:
— Ныне обратал я наконец царицу.
— Ну и как? — осклабился Веревкин.
— Н-ничего. Думал, маленькая, выдержит ли?
— Хэх. Мышь копны не боится…
— Эта мышь оказалась великой мастерицей на ложе. Не ожидал даже.
К воротам Троицкого монастыря прискакал на взмыленном коне казак. Увидев в воротах служку, спросил:
— У вас есть воевода?
— Есть.
— Кто?
— Князь Григорий Борисович Долгорукий-Роща, а второй — Голохвастов Алексей.
— Проводи меня к первому.
Казак слез с коня, вел его под уздцы, шагая за служкой. У воеводской избы привязал к коновязи. Перекрестившись, взошел на крыльцо. Войдя в приемную, поклонился:
— Мне бы князя Долгорукого.
— Я слушаю тебя, — сказал воевода, сидевший у узкого окна.
— Григорий Борисович?
— Да.
— Князь, я гнал от самой Москвы, чтобы предупредить. Стерегись, на Троицу идут тушинские воеводы — паны Сапега и Лисовский.
— Ты как это узнал?
— Да я ж с имя иду и весь наш курень.
— Значит, и казаки идут на нас?
— Идут. Куда денешься, царю Дмитрию присягали, он и послал. Князь помолчал, кашлянув, спросил:
— Как тебя звать?
— Данила Перстень.
— Отчего ж ты, Данила, присягнув Дмитрию, решил изменить ему?
— Никак нет, князь. Не обижай. И не думал изменять.
— Ну вот прискакал же, предупредил нас насчет тушинских воевод.
— Так я заради православного святого нашего, отца Сергия. Грех ведь это — с его обителью воевать. Воеводы-то наши латинской веры, и промеж хлопцев наших слух прошел, что хотит Сапега с Лисовским по взятии Троицы осквернить мощи святого. Как? И сказать страшно, выкинуть на помойку. Рази мы, христиане, можем такое стерпеть?
— И ты решил предупредить нас?
— Рази я один, у нас многие недовольны.
— Ты побудь здесь, Данила, я пройду к архимандриту.
— Хорошо. Мне не к спеху, нехай конь трошки передохнет. — Троицкий архимандрит Иоасаф, седой маломощный старец, согнувшийся от преклонных годов, узнав в чем дело, вызвал своего служку Селевина:
— Ося, милая душа, добеги позови Голохвастова, Девочкина ну и дьякона Шишкина, ежели не занят.
Вскоре явились к архимандриту второй воевода Алексей Голохвастов, казначей Иосиф Девочкин. Дьякон Гурий Шишкин не смог, был занят по службе.
— Жаль, отца Аврамия нет, — вздохнул архимандрит. — На Москве он, при государе. Сказывай, Григорий Борисович, все послушаем, вместе и решим, как быть.
Князь пересказал все, что узнал от казака Данилы Перстня.
— А это не нарочитый ли подсыл от Сапеги? — предположил Алексей Голохвастов, втайне недолюбливавший князя, недавно заступившего на место первого воеводы, на которое целил Голохвастов.
Долгорукий с усмешкой взглянул в его сторону:
— Какая корысть Сапеге предупреждать нас о своем приходе? Я думаю, надо немедленно предупредить села Клементевское и Служню, чтобы жители бежали сюда под стены монастыря.
— Эдак, эдак, сын мой, — поддержал архимандрит.
— А куда мы денем столько народу, — сказал Девочкин. — Их ведь и кормить надо.
— Ах, Иосиф, милая душа, потеснимся, поужмемся, поделимся.
— Надо, чтоб всю живность и обилие везли сюда, — сказал Голохвастов. — Ничего бы не оставляли врагу. И хлеб, ежели немолоченый, тоже везли.
— Успеют ли, — вздохнул Долгорукий.
— Повелеть надо, а там как получится.
— Вот вы и займитесь этим, — сказал князь, — а я пушками да ратниками.
— Скоко у нас ратных-то? — спросил архимандрит.
— Человек семьсот, святый отче.
— Достанет ли столько?
— Маловато, конечно, но где взять? Буду к пушкам крестьян ставить, ежели что.
— Верно, — согласился Девочкин, — чтоб не зазря ели хлеб.
— А с казаком этим что решим? — спросил Голохвастов. — Отпустим? Али как?
— Это пусть он сам решает, — сказал Долгорукий. — Я его держать не стану.
— А ежели он Сапеге расскажет, что тут видел?
— Не думаю. У него, чай, не две головы.
— Его поблагодарить надо, — посоветовал архимандрит. — Он и впрямь головой рискует.
В избе казак сидя дремал, прислонившись к стене, но едва стукнула дверь за князем, открыл глаза.
— Ну что, Данила, архимандрит Иоасаф велел благодарить тебя за услугу. Ты можешь ехать.
— А нельзя ли мне остаться, князь? Я б тут у-вас по хозяйству, при конях бы.