Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
— Да, да, — закивал королевский секретарь. — Кто когда воеваль за так?
— Понятно. А что же королевство ожидает за столь щедрую помощь?
— Москва должна уступить нам Корелы со всем уездом.
— Ну что, Семен, — взглянул Скопин на Головина. — Не жирно?
— Если сравнивать с тем, сколь оттяпал у нас Тушинский вор, не жирно, Михаил Васильевич.
— И кроме того, — продолжал Мартинзон, — вы берете обязан помогаль нам, когда мы вас будем просиль.
— Ну это, конечно, — развел руки Скопин. — Вы нам, мы вам и тоже «безденежно». А? — и
— Кто когда воеваль за так. Так?
— Вот именно. Семен Васильевич, составляйте договор в двух экземплярах на русском и шведском от имени короля и царя. И я его подпишу.
— И на шведском? — изморщился Головин.
— А как же? Да не кисни, для того есть дьяк Сыдавный. Я зря, что ли, его взял.
И Головин с дьяком Сыдавным и королевским секретарем Мартинзоном приступили к составлению подробного договора с точным обозначением обязательств высоких сторон друг перед другом.
Шведская помощь еще когда-то должна прийти, а уже поступило сообщение, что Тушинский вор послал на Новгород полковника Кернозицкого с многотысячной армией. Тот по пути захватил Тверь, Торжок. Скопин призвал к себе воеводу Татищева.
— Михаил Игнатьевич, надо идти навстречу тушинцам.
— Я готов, — отвечал Татищев. — Только поговорите с тысяцким, Михаил Васильевич.
— О чем?
— Совсем от рук отбился, не слушается. А на рати разве можно так?
— Хорошо, Михаил Игнатьевич, поговорю, — пообещал Скопин, но за делами забыл об этом. И вспомнил тогда, когда, возвратившись к себе вечером, увидел на крыльце тысяцкого.
— А-а, Мишинич, вот ты как раз мне и нужен.
— Для чего? — удивился тысяцкий.
— Надо поговорить насчет воеводы.
— Я как раз с этим и пришел.
— Да?
— Ну да.
— Тогда проходи. Поговорим.
Войдя к себе, князь приказал Федьке зажечь свечи, потом сел к столу, указав тысяцкому на лавку.
— Ну что у тебя насчет воеводы? — Тысяцкий выразительно кивнул на холопа.
— Федор, выдь, — приказал Скопин и, когда тот удалился, сказал тысяцкому: — Говори.
И хотя они были одни в горнице, тысяцкий заговорил едва ли не шепотом:
— Михаил Васильевич, нельзя Татищева посылать воеводой.
— Почему?
— Он собирается передаться Кернозицкому.
— Ты что? Всерьез? — нахмурился Скопин и невольно вспомнил предупреждение Салтыкова: «…Мишка Татищев рано или поздно переметнется».
— Да уж куда серьезней, Михаил Васильевич, в сотнях говорка идет: пойдем с таким воеводой — в измену угодим.
— И что ты предлагаешь?
— Взять за караул.
— Ты что? Воеводу? — возмутился Скопин. — Он скидывал Лжедмитрия, Басманова убил, а ты его за караул.
— Ну тогда отстранить хотя бы, — промямлил разочарованно тысяцкий.
— Отстраним, а кого на его место?
— Нашлись бы…
И тут Скопина осенило: «Господи, да ведь он же и целит на это место воеводы. Как это я не сообразил». Но вслух молвил:
— Ступай. Я подумаю.
Тысяцкий ушел.
— Ну что делать, Семен?
— А ты веришь, что Татищев может изменить?
— Не верю, но сомневаюсь. К Вору такие люди пристают, такие люди, что иной раз и в себе начинаешь сомневаться.
— Да времечко ныне подлое, — согласился Головин. — Ну отстранишь ты Татищева, он скажет, меня царь назначил, и спросит: за что? Как ты ответишь?
Скопин пожал плечами.
— Вот видишь. Не знаешь, — продолжал Головин. — И потом, новгородцы издревле сами себе выбирали посадников, тысяцких, старост уличанских. Дай им самим рассудить, кому вести новгородский полк; Татищеву или этому твоему доносчику-тысяцкому. Им-то видней, чем тебе московскому гостю.
— Пожалуй, так и сделаем.
Призвав к себе вятших людей новгородских от тысяцкого до старост уличанских, Скопин сказал им:
— Мне сообщили, что воевода Татищев, отправясь в поход, якобы собирается перейти на сторону Тушинского вора. У вас эвон сколько голов великомудрых, разберитесь сами.
— Надо вече спросить, — сказал тысяцкий.
— Вам виднее, — отвечал Скопин и уже через день пожалел о своих словах.
О том, что случилось на вече, рассказал ему Федор Чулков:
— Тысяцкий со степени [61] объявил, что воевода собирается предать полк в походе. Ну там и взвыли: «Подсыл московский!» Дальше — больше. Самые отчаянные полезли на степень, столкнули оттуда Татищева и убили, затоптали прямо на площади.
61
Степень — высокий помост на вечевой площади.
Скопин был поражен случившимся, призвал к себе тысяцкого:
— Ты что натворил?
— То не я, князь. Народ.
— Но ты же натравил народ на него.
— Я не натравливал, Михаил Васильевич, ей-богу, я сам не ожидал, что так получится. И потом, я же говорил, лучше б взяли за караул. Счас бы он жив был.
Скопин почувствовал, что тысяцкий сваливает вину уже на него — князя московского, приказал ему, едва сдерживая гнев:
— Ступай вон!
Оставшись один, каял себя: «Боже мой, как же я — князь — решил, что им виднее? Как же я забыл, что вече — это толпа, почти неуправляемая. Ведь они ж и меня выгоняли. А я им Татищева скормил. Господи, прости меня грешного».
Но убийство воеводы не прошло даром и для самих новгородцев, словно голову у полка срубили. Рассыпались сотни, уже к рати навострившиеся, разбежались десятки, как тараканы, расползлись по избам, затаились. Приутих и тысяцкий, чувствуя свою вину в случившемся.
Скопин умышленно отстранился от дел новгородских, занимаясь делами только шведскими. Явился к нему митрополит Исидор, высокий осанистый старец с белой окладистой бородой. Князь встретил его с должным почтением, подошел к руке.