Скорая развязка
Шрифт:
— У тебя, Даня, размашистый ум, государственный, сказать. Ей-богу. Ворочаешь — прямо блоками мировых масштабов. Надо же вот. Начальник ты небось какой-нибудь. Шишка на ровном месте. Скажи нет.
Каленый хотел говорить о Португалии, но Сано своим неожиданным признанием внес в его мысли гордую путаницу.
— Да, да, — не думая, согласился Каленый. — Это так. Верно ты… И масштаб, конечно.
— Об чем и речь. У нас в Куликах тоже стабунятся мужики в контору и ну давай полоскать. Мыслители. Вожди прямо-тка. Бригадир, язва, трем собакам щей не разольет, а как возьмется
— Куликовка-то — деревня, что ли?
— Не город же. Держи, да мне оставь, — Сано пригласил к угощению и в ожидании подобрал губы, но Каленый уцепился за разговор.
— Куликовка, Грачевка, Комаровка. Боже мой, мыслители свои. Рассуждают небось, тоже вроде что-то петрят. Надо умом охватить. Вот я не бывал и слыхом не слыхивал о вашей Воробьевке. Но знаю, порядка у вас нету.
— Не Воробьевка, а Кулики, Даня, — поправил Сано. — А насчет порядка, Даня, ты не угадал. Вот уж не угадал. У нас совхоз, и заработки, и магазин. С умом ходи — жить можно справно. И на эту холеру хватит, — Сано кивнул на банку.
— А удобрения небось под дождем мокнут.
— Склада нет, врать не стану. Запланирован.
— Вот и выходит, что стратеги ваши у себя в глазу бревна не видят, а в чужом собаку съели.
Сано обиделся за земляков. Когда сам хулил их, добра им хотел, чтобы лучше были, а чужому дай только унизить.
— Ты побывай сперва, а потом хай. Бери пей, да мне уж пора. А то Федька-лодочник уйдет домой или, того лучше, за травой на ту сторону уедет. Тоже миллиардер. Пенсию ему дают. Кроликов держит небось до полтыщи хвостов. За перевоз лупит с каждого по гривеннику, а это рублевка старыми. Вот бы налогом-то кого обложить. Где она, справедливость?
— Ты, Сано, вовсе сбил меня с мысли.
— Мысль у нас, Даня, некрупная, и сбиться не на чем: допить, да и всяк по себе.
— Сано, ты меня с собой не верстай. Некрупная. Конечно, у вас весь кругозор с горлышко бутылки. А я вселенную хочу взять. Вселенную. Умом своим. И могу обнять, потому масштабы у меня.
Сано давно уже видел непорядок в туалете Каленого, но помалкивал, а тут, униженный за кругозор своих земляков, не вытерпел, вкрадчиво поинтересовался:
— У тебя, Даня, время есть?
— Не спешу. Не умею.
— В гаком разе застегнись. А то скворушек не улетел бы. Вселену-Елену обнять обымешь, а в кулачок взять будет нечего. Уж тебе никакой масштаб не пособит.
Каленый ощупью нашел недогляд и пыхнул от ключиц до ушей, лицо его так наежилось, что по щекам враз проглянули все огрехи плохого бритья. Под скулами поднялось даже лежалое истонченное сединкой жнивье. Он вскочил на ноги и кинул свои руки на плечи Сана — дернул на себя. Сано не ожидал от него такой живости, упал на землю, чуть не задев банку.
— Потеха пошла! — крикнул весело кто-то из мужиков.
Но Сано поднялся, сбил с груди руки Каленого и с испуганными глазами шепнул ему:
— Жена твоя, Даня. Римма Павловна.
Каленого будто перешибли — он весь опал и сунулся на прежнее место, в боязливом ожидании затаил взор. А Сано с расстановкой отпил из банки три больших глотка, остальное
«Он ничего, мужик как мужик, — мягкосердечно думал Сано, уходя с рынка. — Тоже, видать, небольно отмеряно бедолаге. Тешится чужими размахами, будто может что-то. Тоже стратег вроде. И моя вина есть. Угостились бы в теплой дружеской обстановке, не вознеси я его своим похвальным словом. Мамонька, не забыть бы, сказала бы в этим разе: человек не возносится, а возносят истинно».
Сано сделал крюк к заготзерну и зашел в проходную к тетке Тае. Она сидела на своем месте и пила чай из зеленой эмалированной кружки, размачивая белый сухарик. Лицо у ней было доброе, мягкое, глаза и руки покойны. Сано прошел прямо за барьер и положил банку в ее сумку.
— Спасибо, тетка Тая, за прокат.
Но тетка Тая была так удивлена, что едва нашлась:
— Это что за оказия. Оказия, девки, да и только. Сижу туточка, думаю, все заготзерно под моим глазом. А он, нате, из-под самых рук взял. Эко место. Да когда успел? Ну, вьюн.
Сано не стал разговаривать с теткой Таей, потому что предчувствовал упадок в настроении. От дурного вина, выпитого натощак, мутило, и он поспешил к реке, чтобы поспать на берегу, в травке, где пахнет мокрой глиной, полевой рябинкой, чемерицей и где к вечеру нажгут комары до такого зуда, что люто вспыхнет все тело, хоть спусти на ногтях с себя не одну кожу. Зато возьмет земелька все нажитые немочи и ветер развеет по спелым травам всю наносную печаль.
У переправы на старых сваях сидели бабы, возвращавшиеся из города. Потные, замученные беготней по магазинам, они отреклись от городских соблазнов до другого раза и жили уже своими неминучими заботами о доме, скотине, о ребятишках. А рядом лежали набитые немудреными покупками мешки и сумки, и каждая из баб, вспомнив, что не едала с утра; щипала от белой булки и жевала кусок за куском пресный хлеб казенной выпечки.
Сано подумал о том, что у него нет денег на перевоз, и стал определять, у кого бы можно одолжить гривенник. Свои деревенские бабы — народ все памятливый, за прошлый год выговорят: брал да не отдал. «О Китае, о Тайланде наслушался, развел стратегию на весь мир, а самому через свою речку не переехать», — усмехнулся Сано и устремил взгляд на тот зеленый берег, который звал его и сулил совсем другую жизнь.
ИРИНА БРЯКОВА
В Завесе только и разговоров: Ирина Брякова продает дом. Вчера завесенские бабы ходили в Клиновку за рыбой и там сами прочитали бумажку, прибитую тремя большими ржавыми гвоздями к рубленной в лапу стене сельповской лавки.
«Срочно продастся дом под железом с баней, конюшней, воротами. Спросить Брякову в Завесе».
Бабы долго столбенели перед объявлением, все никак не могли дать веры, что бряковская семья рухнула. Всю обратную дорогу неловко молчали, не зная, кого хвалить, кого хаять. Ведь и вправду сказано: муж да жена — одна сатана. Только перед самой Завесой Манька не утерпела: