Скорая развязка
Шрифт:
— А вот видал, — спохватился вдруг Сано и оскалил изъянные зубы. — Погляди.
— Вижу. И все равно надо угнетать загнивающего Смита.
— Спасибо, родной, нацелил, а я, скажи, совсем не знал, как и жить дальше. Встану поутру и хожу, хожу, рылом тычусь в стены.
— А смеху совсем не место, Сано. Ты не смотри, что я с тобой пью из одной банки и сижу так вот, рядышком. Ты ведь не знаешь, кто я. Ты думаешь, так, шашка-ерошка. Погоди — помешкай. Икк. Ну, кто я, по-твоему? Кто? — пьяно и настойчиво лип Каленый.
Но Сано не возмущался,
— Ну, кто я?
— Я, Даня, образование получил в куликовской начальной, и у нас твою биографию, честное пионерское, не проходили. Темные мы народы.
— Я в отпуске и потому сижу с тобой. И воспитываю, чтобы чужие взгляды не отравили тебя.
— А вот видал? — Сано опять ощерился. — Где они, зубы-то? Ты восемь лет на шпалопропитке не кипел? А я от звонка до звонка. От смолы ведь зубы-то выкрошились. А ты: отравят, отравят. Не из того мы излажены. Сам на кого дыхну, тот и отжил. Меня теперь никакая отрава не возьмет. Баба разве — она может. Так перед ней никто и не выстаивал.
— Отрава не возьмет — мозги запудрят. Много ли тебе надо с твоим-то образованием. Взять хотя бы этого самого… на худой конец. Мы все его выходки не знаем ведь. Он вроде с поцелуем к тебе — и укусит. А не укусит, слюнями обмажет. Что ж, по-твоему, сопливым всю жизнь и ходить?
— Нудно с тобой, Даня. Попервости ты забавно молотил. Загадку подкинул. Развеселил сперва. Навроде в сапог помочился: пять минуток погрело, и одна сырость потом. Зимно с тобой, такое словцо я слышал от поляка.
— Поляк, он из Польши. А вот Тайланд, где он, знаешь ты?
— Не бывал, Даня.
— Да не в том понятии… Мы бы ихний конфликт урегулировали на точке совпадения проблем прочного права на определение. Вот так бы я предпринял.
— Даня, а ты закосел вроде. Поскобли по карманам — может, еще банку сварганим.
Каленый с неожиданной резвостью подбросил брови, и глаза у него округлились в изумлении, словно он очнулся от глубокого сна.
— А слушать будешь о нормализации…
— Банку возьмешь, куда же деться. Послушаем.
— Мда, всеобщее обнищание и банкротство. Без концентрации капиталов нам, пожалуй, не обойтись, — пошутил Каленый и, откинув ногу, залез в карман брюк, вывернул его прямо на землю.
Из него выпали круглое зеркальце, носовой платок в цветках, патрончик губной помады, медная и белая мелочь, распоротые сигареты, затертый комок ваты. Кроме денег, Каленый все запихал обратно, объяснил:
— Римка отвернулась на кухню, я не будь плох — хап у ней из сумочки что попало в кулак да с тем и утек. Тут, похоже, наберется. Ну-ка прикинь.
Сано собрал мелочь, прозвенел:
— До полной недобор.
— Скольких?
— Так, так. Десять да две. Двенадцать копеек надо.
Каленый качнулся на другой бок, поискал в другом кармане и подал Сану еще три копейки.
— Все. Ты добавь. Не скупись. С кем еще так поговоришь.
— У меня в житье один гривенник.
— И плюнь на него. Вот выпьешь, речка по колено станет. Перейдешь пехом.
— Раз ходил так-то. Если бы не рыбак…
— Давай, — на своем стоял Каленый. — Нынче рыбаков расплодилось — на каждого малька по бригаде. Господь милостив, утонуть не дадут. Иди теперь ты да не валяй банку-то. Гляди, на сладкое шерсти какой-то налипло. Черт знает из чего пьем.
— В охотку из лаптя примешь. У нас весной в клубе кино казали — купец в ем из бабского туфля жрал. Выльет в бороду и подметку поцелует. Тоже, видать, умом-то не отличался.
— Он ведь для куражу. Ради баловства.
— То само тобой. Но ведь и мы пьем не под силой оружия. Тебе, к примеру, кто велит? Римка небось не принуждает?
— Римка — это для меня. А для тебя Римма Павловна. Римма Павловна, брат, чуть заметит мое отклонение к алкоголю, тут же к секретарю. Нет, у Римки не разбежишься. Тайком разве. Ну, ты иди, собрался так, — напомнил Каленый.
Но Сано, зажав в кулаке собранную наличность, не торопился. Он тоже любил таинство предвкушения и не прочь был сейчас попустословить.
— К нам, бывает, сестренка приедет, мамонька, не забыть бы, несет графинчик на стол и для каждого рюмку с наперсточек. Мамонька у меня — старуха старорежимная. Люди, что ли, они раньше-то жили. Кой дурак только придумал эти рюмки. Чиркаешь-чиркаешь — ни в голове, ни в пятках. Горло заклинит, как есть пеньковую веревку проглотил. Разве это питье.
На последних словах Сана даже передернуло. А Каленый уличил его:
— Ты же говорил, что любишь помаленьку. Икк.
— Верно, помаленьку, но из емкой посуды. И чтобы всегда была под рукой. А то жди, когда нальют да поднесут. А мамонька часто не поднесет.
— Ты идти-то думаешь?
— А то. Думаю, Даня. Об чем ни говорю, а промышление в голове одно — идти. Пошел я, стало быть.
— Ну, с богом. А я обдумаю тем временем положение в Лиссабоне. Бойкая страна — увидеть изблизи.
— Неуж бывал? Вино у них небось крепкое? Своедельщина.
— Всякое есть. Иди давай.
Сано, в неуклюжих сапогах носками внутрь, направился к ларьку. Мотня его широких штанов провисла почти до колен. «Малахольный какой-то, — потосковал Каленый. — Всякий разговор на вино сведет. Зато имя громкое — Александр Конев. А живет как трава. Никаких интересов. С путным бы с кем побеседовать…»
У ларька никого не было, и Сано высыпал из кулака мелочь на мокрую тарелку. Ему скоро подали полную банку — пришлось тут же, не отходя, отпить, чтобы не было урону… Принеся, банку опять поставил на ящик, крякнул душевно и сел с прежней уютностью на кирпичи. В мыслях был спокой и умиротворение. Снова предполагалась тихая беседа вообще-то с неплохим человеком. Сано благостно разморился и, испытывая расположение и благодарность к этому человеку, польстил ему: