Скорби Сатаны

Корелли Мария

Я ответил не сразу: мне вспомнилось сходное замечание Лусио.

– Ну что ж, – ответил я наконец, – если мне не хватило чувств, когда я писал книгу, то сейчас их уж точно нет. Но знаете ли, ведь я прочувствовал, мучительно и напряженно, каждую ее строчку!

– Да, действительно! – успокаивающе заговорил Моргесон, – а может быть, вы думали, что чувствуете, – это еще одна очень любопытная фаза литературного темперамента. Видите ли, для того, чтобы убеждать людей, надо сначала убедить самого себя. Результатом обычно является особое магнетическое притяжение между автором и читателем. Однако я плохой спорщик, и, возможно, при беглом чтении у меня сложилось ложное представление о ваших намерениях. В любом случае книга будет иметь успех, если мы этого добьемся. Все, о чем я осмеливаюсь вас просить, – постарайтесь лично заполучить Мак-Винга!

Я обещал сделать все возможное, и на этом мы расстались. Я осознал, что Моргесон гораздо проницательней, чем я думал раньше, и его замечания дали мне пищу для не совсем приятных размышлений. Если моей книге, как он утверждал, недостает «притягательности»,

то как она может укорениться в сознании читающей публики? Ее ждет эфемерный успех на один сезон, один из непродолжительных литературных «бумов», к которым я испытывал полнейшее презрение, а слава останется по-прежнему недостижима, если не принимать за нее фикцию, которую обеспечили мои миллионы.

В тот день я был в дурном расположении духа, и Лусио это заметил. Вскоре он выведал содержание и итог моей беседы с Моргесоном, после чего долго хохотал над предложением «заполучить» грозного Мак-Винга. Потом взглянул на список имен пяти других ведущих критиков и пожал плечами.

– Моргесон совершенно прав, – сказал он. – Мак-Винг дружит со всеми этими господами. Они посещают одни и те же клубы, обедают в одних и тех же дешевых ресторанах и держат в любовницах похожих накрашенных балерин. Они составляют маленькое братство, где один угождает другому в журналах, как только представится случай. О да! Я бы на вашем месте постарался заполучить Мак-Винга.

– Но как это сделать? – спросил я.

Имя Мак-Винга было мне знакомо, поскольку оно до отвращения часто мелькало во всех газетах в виде подписи под литературными статьями, однако я сам никогда не встречал этого человека.

– Не могу же я просить об одолжении газетного писаку!

– Разумеется, нет, – снова весело рассмеялся Лусио. – Если бы вы прибегли к столь глупому приему, можно представить, какую брань вы получили бы взамен! Нет более приятного развлечения для критика, чем извалять в грязи автора, который совершил подобную ошибку: обратился с просьбой о благосклонности к тому, кто стоит гораздо ниже его в умственном отношении. Нет-нет, мой дорогой друг! Мы поступим с Мак-Вингом совсем иначе: ведь я его знаю, а вы нет.

– Ах вот как, это прекрасная новость! – воскликнул я. – Честное слово, Лусио, похоже, вы знакомы со всеми на свете!

– Полагаю, что я знаком с большинством из тех, с кем стоит знакомиться, – отвечал он спокойно. – Хотя я ни в коем случае не отношу этого критика к числу стоящих людей. Мне довелось лично познакомиться с ним при весьма интересных и примечательных обстоятельствах. Это было в Швейцарии, на опасной скале, называемой местными жителями Опасный Шаг. Я приехал туда по делам и провел там несколько недель. Поскольку я уверенно чувствовал себя в горах и не испытывал страха, то часто предлагал другим свои услуги в качестве проводника. Капризная судьба доставила мне удовольствие сопровождать робкого и желчного мистера Мак-Винга через пропасти Ледяного моря. Я обращался к нему на изысканнейшем французском языке, в котором он, несмотря на похвальбы ученостью, был прискорбно слаб. Должен вам сказать, я интересовался ремеслом, которым он занимается, и давно знал о нем как об одном из критиков, которым общество доверяет убийство честолюбивых гениев. Когда я повел его на Опасный Шаг, у него закружилась голова. Я крепко взял его за руку и обратился к нему на чистом английском: «Мистер Мак-Винг, вы написали оскорбительную и непристойную статью о творчестве некоего поэта, – я назвал его имя, – статью, лживую от начала до конца, статью жестокую, которая отравила жизнь подававшего блестящие надежды человека и сокрушила его благородный дух. И если вы не пообещаете опубликовать в известном вам журнале по возвращении в Англию – если только вы вернетесь! – покаянную статью об этом преступлении, дав оскорбленному вами человеку самый высокий отзыв, которого он по праву заслуживает, то вы полетите вниз! Мне стоит только отпустить руку!» Джеффри, видели бы вы Мак-Винга в этот момент! Как он ныл, как скулил, как цеплялся за меня! Никогда еще корифей литературной критики не находился в таком неподобающем его статусу состоянии. «Убивают! Убивают!» – пытался он крикнуть, но у него пропал голос. Над писакой возвышались снежные скалы, подобные вершинам той Славы, которой он не смог достичь и потому завидовал другим. Внизу сверкающие ледяные выступы зияли в глубоких впадинах опаловой синевы и зелени, а вдалеке эхом раздавался звон коровьих колокольчиков, оглашая неподвижный и безмолвный воздух и напоминая о покое зеленых пастбищ и счастливых жилищ. «Караул, убивают!» – задыхаясь, прохрипел он. «Нет, – ответил я, – это мне нужно кричать об убийстве. Ибо моя рука держит настоящего убийцу! Ваш способ убийства хуже, чем у разбойников, ибо они убивают только тело, а вы стремитесь убить душу. Правда, вы не способны ее уничтожить, но сама попытка это сделать – уже величайшая гнусность. Здесь вам не помогут никакие крики и всякая борьба окажется бесполезной. Мы наедине с Вечной Природой. Итак, как я уже сказал, покайтесь перед человеком, которого вы оклеветали, или вам конец!» Одним словом, он уступил и поклялся сделать то, что я велел. Тогда, обняв его, как дорогого брата, я благополучно свел его с Опасного Шага. Когда мы оказались внизу, он упал на землю, горько плача – то ли от испытанного страха, то ли от последствий головокружения. Однако прежде, чем добраться до Шамуни, мы стали лучшими друзьями, можете ли вы в это поверить? Мак-Винг раскаялся в своем плутовстве, а я его благородно простил. Мы даже обменялись визитными карточками. При расставании этот хитрец, расчувствовавшись и находясь под воздействием виски (он ведь шотландец), объявил, что я величайший человек

на свете и что он всегда готов к моим услугам. К этому времени он уже знал о моем княжеском титуле, но хотел поставить меня еще выше. «А вы не пишете стихи?» – пробормотал он, кладя голову мне на плечо, когда уже засыпал. Я ответил, что нет. «Как жаль, как жаль! – с пьяными слезами бормотал он. – Если бы вы были поэтом, я занялся бы рекламой ваших стихов – совершенно бесплатно!» Когда я ушел, он благородно похрапывал. Больше я его не видел. Но думаю, он узнает меня, если я приду к нему сам. Боже правый! Если бы он только знал, кто был тот, кто держал его между жизнью и смертью на утесе Опасный Шаг!

Я был озадачен.

– Но ведь он знал, – возразил я. – Вы ведь упомянули, что обменялись визитными карточками?

– Верно, но это было потом! – рассмеялся Лусио. – Уверяю вас, мой дорогой друг, что мы сможем «заполучить» Мак-Винга!

Мне очень понравилось, как он рассказывал: это была настоящая сценическая манера речи, и жесты его помогали представить всю сцену наглядно, как картину. Я не удержался и сказал:

– Из вас определенно вышел бы великолепный актер, Лусио!

– Откуда вам знать, что я не актер? – спросил он, сверкнув глазами, и тут же добавил: – Но нет. Чтобы достичь театрального величия, нет нужды краситься и скакать по доскам перед рампой, как делают платные лицедеи. Лучший актер – тот, кто в совершенстве сыграет комедию жизни, и это моя цель. Надо уметь хорошо ходить, говорить, улыбаться, плакать, стонать, смеяться – и надо уметь хорошо умирать! Все это чистая игра, потому что в каждом человеке гнездится безмолвный и ужасный бессмертный Дух, совершенно настоящий. Он не может действовать, но он есть, и он постоянно выражает бесконечный, хотя и безмолвный протест против лжи тела!

Я ничего не ответил на это внезапное откровение, поскольку уже начал привыкать к его переменам в настроении и странным высказываниям: они усиливали мое таинственное влечение к нему и делали его характер загадочным, что было не лишено тонкого очарования. Время от времени я осознавал с некоторым испугом и долей самоуничижения, что нахожусь полностью под властью князя, что он управляет всей моей жизнью и способен внушить мне что угодно. Однако, уверял я сам себя, это ведь хорошо, все так и должно быть: у моего друга гораздо больше жизненного опыта и влиятельности, чем у меня.

В тот вечер мы ужинали вместе, как это часто случалось в последнее время, и разговор наш был целиком посвящен денежным и деловым вопросам. По совету Лусио я совершил несколько крупных вложений, и это дало нам почву для многих разговоров. Вечер был погожий и морозный, подходящий для прогулок, и около одиннадцати часов мы направились в частный игорный клуб, куда мой спутник вызвался ввести меня в качестве гостя.

Клуб располагался в конце таинственного тупика, недалеко от респектабельных кварталов Пэлл-Мэлл. Снаружи он выглядел довольно неприхотливо, но внутри был обставлен роскошно, хотя и безвкусно. Судя по всему, заведением руководила дама – женщина с подведенными глазами и крашеными волосами. Она встретила нас в освещенной электричеством великолепной англо-японской гостиной. Ее внешность и манеры безоговорочно выдавали принадлежность к полусвету. Это была типичная дама «с прошлым», которых принято изображать жертвами мужских пороков. Лусио что-то шепнул ей, после чего она почтительно поглядела на меня, улыбнулась и позвонила. Явился вышколенный слуга в строгой ливрее и, повинуясь едва заметному знаку своей хозяйки, поклонился мне и проводил нас наверх.

Мы шли по ковру из мягчайшего войлока, и я заметил, что в этом заведении все было сделано так, чтобы производить как можно меньше шума, и даже двери были обиты толстым сукном и бесшумно поворачивались на петлях. На верхней площадке лестницы слуга тихо постучал в боковую дверь, ключ повернулся в замке, и нас впустили в длинную залу, ярко освещенную электрическими лампами.

Зала на первый взгляд казалась битком набитой людьми, игроками в rouge et noir [8] и баккара. Одни, завидев входящего Лусио, улыбались и кивали, другие вопросительно посматривали на меня, но в целом наше появление почти не было замечено. Лусио увлек меня за собой и сел так, чтобы было удобнее смотреть спектакль. Я последовал его примеру и вскоре обнаружил, что мне передается волнение, которое было буквально разлито в этой зале, словно напряжение в воздухе перед грозой. Я узнал лица многих известных светских людей, известных политиков и общественных деятелей. Нельзя было и вообразить, что они способны своим присутствием и авторитетом поддерживать существование игорного клуба. Однако я позаботился о том, чтобы не выказать никаких признаков удивления, и спокойно наблюдал за ходом игры и игроками почти с таким же бесстрастным видом, как и мой спутник. Я был в настроении играть и проигрывать, но не мог предвидеть той странной сцены, в которой я вскоре по воле случая оказался одним из главных участников.

8

Красное и черное (фр.).

X

Как только закончилась партия, за которой мы наблюдали, игроки встали, чтобы горячо поприветствовать Лусио. По их поведению было понятно, что его здесь считали влиятельным членом клуба и человеком, который, по всей вероятности, может одолжить денег для игры или оказаться полезным в каком-то ином финансовом отношении. Князь представил меня присутствующим, и я заметил, что мое имя произвело на них большое впечатление. Меня спросили, не присоединюсь ли я к игре в баккара, и я охотно согласился. Ставки были столь высоки, что могли многих разорить, но меня это ничуть не смущало.