Скорби Сатаны

Корелли Мария

Рядом со мной сидел красивый светловолосый молодой человек с аристократической внешностью. Мне представили его как виконта Линтона. Я обратил на него особое внимание из-за того, что он то и дело безрассудно удваивал ставки – по-видимому, из чистой бравады, а когда проигрывал, что случалось довольно часто, громко хохотал, словно был пьян или находился в горячке.

Начав играть, я совершенно не боялся проиграть. Лусио остался сидеть в стороне, спокойно наблюдая за мной. Как мне показалось, он обращал на меня больше внимания, чем кто-либо в зале. По счастью, удача мне сопутствовала, и я постоянно

выигрывал. Чем больше мне везло, тем больше я испытывал волнение, пока мое настроение не изменилось и меня не охватило странное желание проиграть. Полагаю, это произошло из-за молодого Линтона и было проявлением чего-то лучшего в моей природе.

Виконт, казалось, обезумел от моих постоянных выигрышей и лихорадочно продолжал делать безрассудные и отчаянные ставки. Его юное лицо осунулось, а глаза блестели от страсти, как от голода. Другие игроки хотя тоже проигрывали, но лучше переносили свои неудачи, а может быть, более умело скрывали свои чувства. Во всяком случае, я поймал себя на том, что очень искренне желал бы, чтобы мое дьявольское везение прекратилось и перешло к молодому виконту. Но это желание не исполнялось: я снова и снова собирал ставки, пока наконец не поднялись из-за стола все игроки, в том числе и виконт Линтон.

– Все проиграл! – сказал он с громким принужденным смехом. – Вы должны завтра дать мне возможность отыграться, мистер Темпест!

– С удовольствием, – поклонился я.

Он подозвал официанта и велел ему принести бренди с содовой, а меня тем временем окружили остальные игроки. Все они повторяли предложение виконта о завтрашнем реванше и убеждали меня в необходимости вернуться в клуб, чтобы дать им возможность отыграть потерянное. Я охотно согласился. Когда мы разговаривали, Лусио вдруг обратился к юному Линтону.

– Не хотите сыграть со мной? – предложил он. – Начнем вот с этого!

И князь положил на стол две хрустящие пятисотфунтовые банкноты.

Повисла пауза. Виконт жадно пил бренди с содовой и столь же жадно поглядывал поверх стакана на банкноты. Глаза его были налиты кровью. Однако затем он равнодушно пожал плечами.

– Мне нечего поставить, – сказал он – Как я уже имел честь сообщить, я проиграл все. Разорен в лоск, как говорят игроки. Не смогу составить вам компанию.

– Садитесь, садитесь, Линтон! – обратился к нему один из стоявших рядом с ним. – Я одолжу вам, чтобы вы могли продолжить.

– Спасибо, но я предпочту отказаться! – ответил виконт, немного покраснев. – Я и так слишком много вам должен. Разумеется, это очень любезно с вашей стороны. Ступайте, господа, а я посмотрю спектакль.

– Позвольте мне повторить свое предложение, виконт Линтон, – сказал Лусио с ослепительной и непостижимой улыбкой. – Сыграйте просто ради забавы! Если вы не чувствуете себя вправе ставить деньги, поставьте какой-нибудь пустяк – только для того, чтобы узнать, не вернется ли удача. – И он показал игральную фишку. – Вот это обозначает пятьдесят фунтов. Но пусть сейчас фишка значит нечто эфемерное – например, вашу душу!

Эти слова были встречены взрывом смеха. Лусио негромко рассмеялся вместе со всеми.

– Надеюсь, современная наука научила всех нас тому, что такой вещи, как душа, не существует в природе, –

продолжил он. – Поэтому в качестве ставки при игре в баккара она стоит меньше, чем волос с вашей головы, поскольку волос – это все-таки нечто, а душа – ничто! Соглашайтесь! Рискните ничем ради шанса выиграть тысячу фунтов!

Виконт осушил последнюю каплю бренди и повернулся к нам. В глазах его сверкали искорки насмешки и вызова.

– Идет! – воскликнул он.

Игроки сели за стол.

Все произошло очень быстро, можно сказать, молниеносно. Прошло не более пяти минут, и Лусио вышел победителем. Он улыбнулся, указав на фишку – последнюю ставку виконта.

– Итак, я выиграл, – сказал князь негромко. – Но вы мне ничего не должны, дорогой виконт, поскольку вы… ничем не рисковали! Мы сыграли просто ради забавы. Если бы души существовали, я, конечно, потребовал бы вашу в свое распоряжение… Интересно, кстати, что бы я стал с ней делать? – Он добродушно рассмеялся и продолжил: – Что за вздор! Мы должны быть благодарны судьбе за то, что живем во времена, когда поступь прогресса и чистого разума сметает со своего пути глупые суеверия! Спокойной ночи! Завтра мы с Темпестом предоставим вам возможность отыграться, Фортуна наверняка вам улыбнется, и вы одержите победу. Еще раз – спокойной ночи!

Он протянул руку, в его блестящих темных глазах светилась какая-то особая, быстро исчезающая нежность, а в его манерах – внушающая доверие доброта. Что-то – я не мог понять, что именно, – на мгновение словно заворожило всех нас, и несколько игроков за другими столами, услышав о нелепой проигранной ставке, с любопытством смотрели на нас издалека.

Виконт Линтон, однако, объявил, что прекрасно провел время, и сердечно пожал протянутую Лусио руку.

– Вы необыкновенный человек! – торопливо проговорил он срывающимся голосом. – И уверяю вас с полной серьезностью, что если бы у меня была душа, то в настоящий момент я был бы рад расстаться с ней за тысячу фунтов. Душа не принесет мне ни малейшей пользы, в отличие от этой суммы. Но я уверен, что завтра выиграю!

– Я уверен точно так же, – любезно ответил князь. – Между тем мой друг, мистер Джеффри Темпест, не будет жестким кредитором: он может позволить себе подождать. Но в случае с потерянной душой, – тут он сделал паузу, глядя прямо в глаза молодому человеку, – я, конечно, ждать не стану!

Виконт неопределенно улыбнулся этой шутке и направился к выходу. Как только дверь за ним закрылась, несколько игроков обменялись многозначительными взглядами.

– Разорен! – заметил кто-то вполголоса.

– Его карточные долги превышают все, что он когда-либо сможет выплатить, – добавил другой. – И я слышал, что он проиграл пятьдесят тысяч на скачках.

Все это говорилось равнодушно, словно разговор шел о погоде, – ни малейшего сочувствия, никакой жалости. Каждый из игроков был эгоистом до мозга костей, и когда я вгляделся в их равнодушные лица, меня охватила дрожь искреннего негодования, смешанного со стыдом. Я еще не до конца зачерствел и ожесточился, хотя, вспоминая те дни, которые сейчас кажутся мне скорее каким-то диким видением, чем действительностью, я осознаю, что с каждым часом мною все более и более овладевал эгоизм.