Скотина
Шрифт:
— Грязев, расскажите мне о Вале! Вы ведь ее знали?
— Разумеется, знал. Что именно вас интересует?
— Все что угодно. Да хоть начиная с рождения — как так получилось, что она родилась в полете? Например, когда летели мы, был строжайший запрет: сексом заниматься — пожалуйста, а беременеть извольте только по прибытии.
— И у нас так было. — Грязев вздохнул. — Там непонятная какая-то история. Поговаривали, что Валин отец — капитан звездолета. Вроде как, узнав, что Валина мать беременна, решил, что не оставит ее на Пенелопе, заберет с собой обратно на Землю. Вполне достаточный повод разрешить не делать аборт — она же вроде как уже не переселенка,
— И не забрал.
— Угу.
— Тяжко ей, наверное, пришлось?
— Ну, на звездолете-то мы все за нее переживали — первые роды в дальнем космосе, все такое… А как Валюшка родилась — так будто праздник у всех! Очень мы ее любили. Каждое утро главная новость — что научилась делать Валюха: ну, там, головку держать, первое слово, первый шажочек… Души в ней не чаяли! Ходить научилась — так только и шастала по соседям: у одних завтракает, у других обедает, у третьих играется, у четвертых спит.
— Сын полка, дочь звездолета… А что мать с отцом?
— Ну что… Отец — капитан он или просто кто-то из команды — весь в делах, мать — Татьяна — больше среди экипажа пропадала.
— Ух ты! Вот это номер!
— Да ладно, дело житейское, мы ее не осуждали. Ей семейную жизнь надо было налаживать, а нам все одно заняться нечем, а тут такое солнышко — Валюшка! Нам только в радость было с нею повозиться.
— Это я уже понял.
Луг давно уже остался позади, приходилось продираться сквозь клочковатые липкие заросли, и разговаривать стало не слишком удобно, но воображение мое уже разыгралось.
— Хорошо, вот прилетели вы, выяснилось, что мать с дочерью обратно не возвращаются, — и как?
— Да, вот тут Татьяне пришлось действительно тяжко.
— Личная драма, разрыв с любимым, новое место, обязанности, а тут еще и ребенок на шее…
— Ну, вы утрируете, конечно, но суть верна. Помогали, чем могли — и по работе, и по дому, и с Валюшкой посидеть…
— Да понял я, понял!
Как-то неожиданно мы оказались в тупике — со всех сторон отвесные стены паутины. Оставив главного инженера внизу, я забрался наверх, собирался помочь залезть и ему, но тут сообразил, что ребенку такую стену не одолеть. Значит, девочка здесь не проходила. Значит, нужно немного вернуться и найти более легкий путь.
— Грязев, я, пока карабкался туда-сюда, усиленно интуировал. Давайте я вам расскажу о дальнейшей Валиной жизни, а вы меня поправите, ежели что не так.
— Ну, попробуйте.
— Молодая женщина, обнадеженная перспективами стать хранительницей семейного очага, оказывается брошенной матерью-одиночкой. Перед полетом были шансы создать семью уже здесь, на месте, с кем-то из переселенцев, но теперь… Пока она крутила роман с членом экипажа, ее соседи перезнакомились, может быть — переженились. Теперь достойных кандидатов в мужья практически не осталось. Вот вы — женаты? Женаты. Как и подавляющее большинство населения города. А оставшиеся холостяки либо не устраивают… как ее?.. Татьяну, либо не готовы воспитывать чужого ребенка. Я, конечно, упрощаю, но по сути прав. Да?
Грязев из-за спины неохотно буркнул что-то — кажется, утвердительное.
— Какое-то время Татьяне помогают — если и не все, то многие. Но потом собственные заботы лишают свободного времени. И вот вечерами, возвращаясь с работы, все ее знакомые по парам расходятся по домам, а ее пара, ее крест — Валюха, чудесный ребенок, который, увы, мужика не заменит.
— Михаил, это весьма грубо и примитивно. На самом деле…
— На самом деле все было нежнее и сложнее — я не
— Да бросьте! Сейчас вы скажете, что Таня выгнала дочь из дома!
— Не скажу.
Сумерки. Черт бы их побрал! Светило опустилось уже так низко, что периодически скрывалось на «стволами», погружая нас в густую вечернюю тень. Еще чуть-чуть — и Матвей Ильич отдаст приказ, и зарычат вертолеты, заклацают затворы, затрещат выстрелы…
— Не скажу… — задумчиво повторил я. — Татьяна продолжала растить дочь, и ей помогали в этом самые преданные знакомые. Но потом… Потом, обустроившись на Пенелопе, переселенцы завели собственных детей. Так? Казалось бы, все замечательно, у Валюхи теперь появятся друзья, будет с кем поиграть… Но нет! Слишком велика разница в возрасте. Девчонке в школу пора идти, а эти только ползать учатся. И теперь вся любовь, вся забота, все уси-пуси достаются не Вале, а им. Они напроказничают — родители только умиляются. А напроказничает Валя — и… Что?
— Ну, в чем-то вы правы. Татьяна в последнее время стала… нервной.
— Ругалась?
— На Валюшку? Всякое бывало, врать не стану.
— Била?
— Нет, что вы!
— Впрочем, это как раз неважно.
Мы выбрались из зарослей на полянку. На Пенелопе, как и на Земле, закаты имели красноватый отсвет, и потому полянка выглядела… зловеще, что ли? Да еще следы скотин повсюду…
— Била или нет — не так важно. Важно, что девочка стала чувствовать себя… ну, может, и не виноватой, но лишней. Ее не любят дома, ее больше не зовут завтракать и играть соседи — как это было на звездолете. Она одна. И она видит разницу между собой и другими детьми. Они мелкие — мал мала меньше. Мальки, мошка, птенцы и зайки, а она…
— Скотина! — с ужасом выдохнул Владимир Петрович.
— А теперь скажите честно: во время воспитательных бесед матери с дочерью, когда Валюшка была в чем-то виновата, не звучало ли упомянутое слово?
— Я… я не знаю…
— А предположить можно? Понимаете, для нас, землян, это слово в ругательном контексте обладает иным смыслом. Когда я говорю, что капитан вашего звездолета — скотина, я имею в виду, что он повел себя как свинья. Когда я говорю, что Матвей Ильич — скотина, я имею в виду, что он — бычара, вожак стада с раздутым авторитетом и самомнением. А когда мать говорит дочери: «Ты маленькая дрянь, неблагодарная скотина!» — что должна думать девочка? Для нее, растущей на Пенелопе, слово «скотина» ассоциируется лишь с одним животным.
— Это бред! Вы сейчас голословно обвиняете Татьяну и всех нас…
— Не так уж и голословно. Вы все еще считаете, что Валя случайно заблудилась, ее оглушили и, бесчувственную, уволокли? Тогда смотрите: вот за тем кустом она пописала. А здесь, в двух шагах от вас, сполоснула руки водой из бутылки. О чем это говорит? Первое, — я выставил один указательный палец, — раз ее отпускают в кустики — она не без сознания и не пленница, потому что как объяснить животным-конвоирам, что тебе приспичило? Второе, — я поднял другой указательный палец, — ребенок, увлекшийся ловлей птенца на окраине города и заблудившийся в лесу, не берет с собой запас питьевой воды. Грязев, признайте это. Во-первых, свяжитесь с городом, сообщите, что скотины не убивали девочку — пусть отменяют карательную операцию. Во-вторых, признайте: самое логичное — то, что девочка сама ушла из дома. И шла она не в поселок и не в мою берлогу. Она шла к своим, к скотинам, туда, где наконец-то не будет одна.