Скрипка некроманта
Шрифт:
— Да, — сказал Маликульмульк, — император милосерден…
Воображение, некстати проснувшись, представило ему и столб, и кнут, и веревки, и прочее, сопровождающее экзекуцию. С безликого пастора срывали рубашку, обнажали нежное тело, ни в чем не виноватое… Отчего тело так много значит в сей жизни? Отчего за грехи души карают тело? Отчего душа обороняется от бед, строя себе из тела укрепление, толстостенный замок, на манер Рижского? Вот поглядеть на Паррота — худощав, уверен в себе, его душе нет надобности возводить бастионы, он обороняется быстротой и натиском, а не отсиживается, не прячется… Отчего Господь не всех сотворил такими, как Паррот?
Маликульмульк
Вот и сейчас — они уже не помнят про Туманского. Они говорят о стеклянных трубках и о концентрированных растворах, о влаге, которую всасывают корни и доставляют к листьям, о цифрах и минералах.
Маликульмульк ничего не понимает, он не хочет слышать ученых рассуждений, ему бы свернуть, отвязаться от физика с химиком, а он все прямо да прямо, прямо да прямо, потому что деваться некуда. Паррот получил над ним необъяснимую власть — и это хуже власти Голицына, начальника-кормильца. С Голицыным хоть можно рассчитаться проказами Косолапого Жанно. А Паррот — тут совсем, совсем иное…
Тяжко рассказывать о своих поражениях. Но приходится. Тяжко и слушать о чужих поражениях. Но никуда не денешься. И Маликульмульк, и Паррот были не в восторге от своей беседы. Но Маликульмульк понимал, что нет больше в Риге человека, способного ему помочь. Фон Димшиц разве что — но при всей своей простоте философ видел, что нужен шулеру не сам по себе, а как ключик, отворяющий двери в иные гостиные. Вот как раз шулеров он знал неплохо. Стоит со свистом вылететь из Рижского замка — и фон Димшиц поставит на приятельстве крест.
А вот Паррот с Гринделем, кажется, не поставят.
— Похоже, что Брискорн действительно замешан в это дело, — сказал Паррот. — Тем более не следовало посылать анонимную записку. Вы лишь перепугали его. А с перепугу люди на многое способны. Значит, Брискорн… Давайте поглядим правде в глаза: мог ли быть другой похититель?
— Мог, — ответил Маликульмульк и отвернулся. Ясно было, что Паррот имеет в виду Туманского. А говорить о Туманском неохота — Маликульмульк, немного успокоившись, почувствовал себя обманутым и оскорбленным. А ведь как складно рассуждал Федор Осипович про тот свет, этот свет и свою роль посредника меж ними, проводника, который выведет любезного Ивана Андреича из мрака преисподней в иную жизнь! Неужто все знания, все умения, все таланты бесполезны, когда сам себя желаешь обмануть?
На помощь пришел Гриндель.
— А мы ведь и в самом деле не знаем, проник он тогда в замок или не проник. Он ведь в замке бывал, сообразил, где спрятать шубу, потом прятался по углам. Что, ежели ему повезло и он набрал там сведений для новых доносов? А мы это добро на прощание сунули, не глядя, в печку?
— Не все ли равно, проник он тогда в замок или не проник? — спросил Паррот. — Мысль украсть скрипку вряд ли пришла в его больную голову.
— Но ежели пришла? И он сделал это, чтобы всех перессорить? Чтобы отомстить за свое унижение? Господи, ведь если так — то он уничтожил скрипку?! — осознав это, Маликульмульк впал в изумление и сам стал похож на обитателя бешеного дома — с разинутым ртом и нелепо разведенными в стороны руками.
— Уничтожить скрипку Гварнери — это как раз в его
— Крылов, вы мстительны? — вдруг спросил Паррот.
— Я? Нет… не знаю… — вопрос смутил его, оттого что ударил в точку: иногда сильно хотелось вернуться в столицу с неслыханным триумфом и гордо отвернуться от прежних своих приятелей; более суровой кары Маликульмульк не придумывал, но ведь и этого — немало…
— Мстительны — оттого вам этот ужас и пришел в голову. Но совершенно не способны писать доносы. У него же была цель — подслушать что-то, пригодное для хорошего, злобного, смертельного доноса. Какая скрипка, помилуйте? Да если бы она валялась у него на пути — он бы ее не заметил…
— Вы уверены, Паррот, что он только за этим пытался проникнуть в замок?
— Уверен.
— А вам не приходило в голову, что и вы способны ошибаться? — выпалил Маликульмульк, немного обиженный обвинением Паррота.
— Приходило, конечно. Да только я знаю людей, которыми владеет одна-единственная страсть. Они же ничего по сторонам не замечают. Много ли вы сами замечали, когда в столице сражались с пороками?
— Я?..
Паррот каким-то чудом угадал уязвимое место Маликульмулька, ахиллесову пяту, прореху в той части головы, где замечаются и собираются вместе особенности и приметы живых людей. Любовь к театру возникла неспроста — в театре были амплуа, весьма удобные. Поделить мир на юных любовников, развратных старух, вороватых лакеев, пройдошливых подьячих, бездарных вельмож — а потом составлять из них интриги и сцены, чего ж удобнее! Раз только пытался изобразить живого человека с его необычными странностями, и то — самого себя, и то — пьеса «Лентяй» по сей день не закончена, хотя начата была куда как бойко.
Для борьбы с пороками такой взгляд на мир очень удобен. А чтобы стать счастливым, нужно вглядываться в людей, приспосабливаться к ним, наслаждаться тем, чем каждый из них отличается от прочих. Тогда только соберешь вокруг себя тех, кто может стать тебе дорог. А сами ведь не соберутся — и от одиночества волей-неволей будешь с утра браться за перо и громить пороки.
— Значит, кроме Брискорна — некому? — спросил Давид Иероним. — Все совпадает, все мелочи?
— Одна мелочь не укладывается в сей сюжет, — честно сказал Маликульмульк. — И что она может означать — ума не приложу.
— Что же это?
— В галерее Южного двора, неподалеку от дверей, в которые входили гости, был найден кусок канифоли. Такая в Риге не продается. Ее, надо думать, обронили итальянцы. Но какого черта они открывали на морозе футляр с инструментом?
— Действительно, странно, — согласился Гриндель. — Эта канифоль просто лежала в галерее на каменном полу?
— Нет, она лежала возле перевернутого ящика. Тоже, кстати, непонятно, откуда он там взялся.
— Это очень любопытно, — сказал Паррот. — Значит, скрипку вор унес, а футляр вместе с прочим содержимым оставил?
— Да, смычок он оставил. Все прочее указывает на Брискорна — итальянки видели его в коридоре, куда выходили двери комнат, приготовленных для артистов. Он был там с дамой…
— С госпожой Залесской?
— Да. Я думаю, она приняла у него скрипку, когда он вынес инструмент, и спрятала ее в башне Святого духа. Все сходится — в этой башне их застала воспитанница княгини, девица Сумарокова.
— А если это все же не Брискорн? — спросил Паррот. — Если это кто-то из итальянцев? Помните, как в подвале нашли труп скрипача? Что, если этот скрипач и был вором? А потом его убили, чтобы он не проболтался?