Скромный гений (сборник)
Шрифт:
Трепеща от радости, хочу выразить свою благодарность корифею крыловедения товарищу Лежачему, а также восемнадцати моим славным соавторам за то, что они творчески переосмыслили мой скромный проект и подготовили крылья для массового производства.
Спасибо тебе, о Лежачий,Спасибо — из сельской глуши!Трудился ты с полной отдачей —ИВскоре оба сотрудника — секретарша Лежачего Малина Стриптизоявленская и крыловед-эстетик Виктуар Площицын — прибыли в районный город, а там на подотчётные деньги наняли легковую машину и под вечер были в Ямщикове. Они зашли к Возможному, и тот согласился ехать. Гости пробыли в доме недолго, они решили ждать Алексея в машине.
Пока Алексей собирался в дорогу, Стриптизоявленская и Площицын завели разговор о Возможном. Они разговаривали при шофёре, которого считали человеком тёмным, а он всё запомнил.
— Даже серванта нет, вы заметили? — сказала Стриптизоявленская. — А ещё изобретатель называется!.. А как старуха-то на нас смотрела — вот-вот в глаза плюнет. Не любят здесь культурных людей!
— Да, дико живут, — согласился Площицын. — Книг, правда, у него много, но ведь книги-то нынче недорогие, этим не удивишь. А вот я по двору проходил — заглянул в сарайчик. Думал — гараж, а там корова! Смех! Вместо машины — корова. А ещё изобретателем себя считает… А жена у него ничего, красивая.
— Но вы заметили, как она одета? По моде восемнадцатого века!.. И уже ребёнка завела. А сам этот Возможный — хам. Когда вы ему сказали, что вы один из его соавторов по крыльям, он и глазом не моргнул. Вот и работай на таких!
— Вообще не понимаю, почему его считают изобретателем, — сказал Площицын. — Совсем мальчишка ещё, да и живёт в деревне… И какая наглость — отказался произносить благодарственную речь! Что мы теперь Лежачему скажем?
— Хорошо бы нам уехать сейчас вдвоём, — задумчиво молвила Стриптизоявленская. — А в энтэзэ мы бы сказали, что этот горе-самоучка умер, в связи с чем окончательно утратил творческую инициативу и замкнулся в узком кругу внеслужебных интересов. Правильная формулировка?
— Формулировка-то правильная, но, к сожалению, это невозможно, может шум подняться, — высказался осторожный Площицын. — А что это за птица на заборе сидит? — Он взял свою стильную самшитовую трость, на которой было выжжено: «Люби меня — а я тебя. Память о Сочи», и вышел из машины. Послышался удар, ещё удар. Затем Площицын втащил в машину мёртвую сову.
— Охотничий трофей! Ну и глушь здесь — дикие птицы на заборах сидят! Я её палкой как тресну!..
— Какой вы молодец! Настоящий мужчина! — восхитилась Стриптизоявленская.
— Это вы ручную сову убили, — строго сказал шофёр. — Это сова Алексея Потапыча, её здесь никто не трогал.
— Что же теперь делать? — испуганно протянул Площицын. — Ведь этот самоучка ещё с кулаками полезет.
В это время появился Алексей Возможный. В драку он не полез, а молча взял сову и ушёл куда-то в темноту. Потом вернулся, сел в машину и всю дорогу молчал.
18. Паденье
В НТЗ «Гусьлебедь» настал день торжественного испытания опытного образца модернизированных крыльев.
Было солнечное утро. Многочисленные гости сидели во дворе на стульях, вынесенных для этой цели из комнат и залов заведения. Для Лежачего и Алексея Возможного были поставлены широкие кресла, а для восемнадцати соавторов три больших дивана. Двор был радиофицирован, и, чтобы гости, сидевшие в задних рядах, находились в курсе событий, Виктуар Площицын, держа в руке микрофон, рассказывал о ходе подготовки.
На вышке стоял бледный поэт Переменный — ведь по штату он числился крыловедом-испытателем и теперь должен был выполнять свои прямые обязанности.
Однако крыльев пока что не было: поставщики запаздывали. Чтоб отвлечь зрителей от тревожных мыслей, научные работники дважды исполнили песню на слова Переменного: первый раз в быстром темпе, а второй раз — протяжно. Затем выступил сам Лежачий. Он упомянул о том, что ещё в древности, у мутных истоков цивилизации, человек мечтал о личном летательном аппарате. И вот теперь, на базе крыльев самоучки Антона Возможного — правда, несовершенных и научно не обоснованных — заведению удалось создать качественную модель крыльев.
Гости не заметили, что он назвал Возможного Антоном, а если кто и заметил, то промолчал.
Когда он закончил речь, во двор въехал грузовик. Он привёз правое крыло, выполненное быткомбинатом «Зарница». Вскоре въехал второй грузовик, он доставил левое крыло, произведённое бытпромобъединением «Рассвет». Автокраном крылья подали на вышку, и два сотрудника — крыловед-антиаварийщик и крыловед-эксплуатационник — стали навьючивать их на поэта Переменного. Но какие-то детали, которые должны были совмещаться, не совмещались, так как «Рассвет» и «Зарница» не вполне точно согласовали дырки для болтов. Пришлось вызвать слесаря.
Тем временем подъехал третий грузовик с двигателем для крыльев. Дело в том, что по идее «Гусьлебедя» крылья должны были приводиться в движение не мускульной силой, как в несовершенном проекте Возможного, а мотором. Мотор тоже подняли на вышку.
Наконец поэт-испытатель был приготовлен к полёту. Слесарь и оба крыловеда сошли вниз, и Переменный теперь стоял на вышке один. Но он не летел.
Лежачий подозвал Стриптизоявленскую и велел ей подняться к испытателю и узнать, почему он медлит. Та вскоре вернулась и тихо сказала Лежачему: «Он не хочет лететь без соломы. Пусть, говорит, подстелют внизу, а то не полечу. Так и заявил».
К счастью, недалеко от НТЗ «Гусьлебедь» находилось НТЗ «Сеносолома», и вскоре оттуда было привезено три грузовика соломы, которую и расстелили под вышкой.
Но Переменный всё не решался лететь. Он стоял, покраснев от натуги под тяжестью крыльев и вспомогательного оборудования, и уныло глядел вниз.
На поэте-испытателе были совсем не те крылья, которые сконструировал Алексей Возможный. Каждый из восемнадцати соавторов внёс свою творческую лепту в их усовершенствование, и в них ничего не осталось от изобретения Возможного.