Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век
Шрифт:
Ситуация, скажем прямо, неординарная, более чем циническая.
«По, что самое печальное, — читаем доклад дальше, — границы между литературой и псевдолитературой временами ("если кто-то где-то там у нас порой…" — Н. И.) стирались, причем не без помощи критиков (вот уже и появился козел отпущения. — Н. И.),пренебрегающих объективностью. Сложились целые "обоймы" писательских имен…». Для усиления борьбы с серостью востребован бессмертный аппарат: «В этой большой работе немалую
(В президиуме, между прочим, внимательно слушали эту речь три будущих президента: кроме Горбачева еще и Алиев с Шеварднадзе… Таковы парадоксы современной истории.)
Слово «перестройка» Марков произнес в первом же абзаце своего доклада.
Но смысл этого слова был совсем иным, чем у Вознесенского.
Перестройка по Маркову — это переналаживание аппаратной деятельности без ущерба для самого аппарата.
Перестройка по Вознесенскому — это подключение к группам делегатов писателей, оставшихся за пределами Кремлевского дворца. (Заметим, отнюдь не «инакомыслящих».)
За пять дней до открытия писательского съезда в ЦК КПСС состоялась встреча Горбачева с писателями. Горбачев говорил о перестройке, о «дальнейшем развитии основ социалистического строя», об «обновлении», о «гласности» (еще одно ключевое слово 1986 года, для писателей даже более важное, чем слово «перестройка»).
Список приглашенных на встречу в ЦК, со стороны которого участвовали Е. Лигачев, Ан. Яковлев и Ю. Воронов, — Г. Марков, Г. Бакланов, А. Чаковский, Н. Грибачев, С. Залыгин, Е. Исаев, Ю. Бондарев, С. Михалков, А. Ананьев, А. Вознесенский, Ф. Кузнецов, Ан. Иванов, В. Карпов, О. Гончар, М. Шатров, Г. Боровик, Г. Абашидзе, Р. Гамзатов, А. Дементьев. «Они говорили об искреннем одобрении…» — см. официальную «тассовку».
На самом же деле — было не только «одобрям-с», но и первое сражение, в котором очевидно пробовали себя две силы (не без прослойки, конечно): консерваторы-«патриоты» и литературные либералы. Особенно резко это проявилось в противостоянии выступлений по поводу возможной отмены постановления ЦК о Зощенко и Ахматовой. По воспоминаниям, Горбачев занял позицию «над схваткой», но сами «перестройка» и «гласность» консерваторов, естественно, не радовали. Для того чтобы нейтрализовать эти понятия, надо было их адаптировать.
Этим и занялся Марков вместе с аппаратом: адаптацией, то есть спасением самих себя.
При помощи чего?
При помощи — хотя бы — в данный момент «одобрения» чужих заслуг. В качестве положительного примера А. Чаковский, скажем, называет на съезде «Пожар» Распутина, «Печальный детектив» Астафьева и «Карьер» В. Быкова — вещи, вряд ли ему лично симпатичные. Но так уж сложились сейчас обстоятельства, так выпала карта — надо действовать, несмотря на то что Быков, Астафьев и Распутин Чаковскому просто противопоказаны.
Борис Олейник — о национальных проблемах украинцев (в исключительно мягкой манере, но все же!) и о Чернобыле.
Сергей Залыгин говорил об экологии («выработать экологическую юриспруденцию»), оставаясь внутри выбранной ниши.
Даниил Гранин — о «конъюнктурном вмешательстве», о «внутреннем редакторе» (произнести на съезде слово «цензура» в 1986-м году? Гранин был осторожен и до упора не доходил, тщательно подбирая слова и выражения в рамках возможной смелости).
Юрий Бондарев — если прорваться через его слововерчение — выступил против критикующих себя, любимого («…кто-то дьявольски использует критику для замутнения чистых источников»).
Николай Грибачев тоже давал указания современной критике — той, которая «должна овладеть» понятно чем.
Феликс Кузнецов выступил против «малоталантливой, конъюнктурной, художественно несостоятельной продукции» и за создание еще одной аппаратной структуры: «советов мастеров». Пафосно защищал «критику вообще» в ее униженном состоянии.
Григорий Бакланов язвительно ответил Кузнецову: «Не унижайтесь! Не унижайте сами себя!»
Виктор Розов настаивал на том, что настала пора «менять руководство».
Розов сослался на Олейника, получившего слово в прениях — вторым.
Первый абзац речи Олейника был прямым выпадом против не названного им Маркова. Уничтожающим доклад и докладчика. И может быть, самым открыто смелым по антиначальственному пафосу из прозвучавших на съезде: «Критикуя отжившее, мы пытаемся изъять себя из отжившего, к которому причастны, и как ни в чем не бывало ставим задачи другим, начисто забывая о себе… Отрезать путь к трибунам тем, кому вольготно жилось именно в застойниках прошлого и кто, не страдая элементарной совестью, конечно же, первым полезет на трибуну учить, как жить и работать по-новому».
В кулуарах съезда поговаривали об особой приближенности Олейника к Горбачеву.
Так что выпад Олейника можно было интерпретировать как непосредственное озвучивание мнения очень даже вышестоящего товарища, которого в дальнейшем — всего через четыре года! — Олейник проклянет и назовет «Сатаной».
Внутренняя драматургия съезда выразилась и в выступлении Бакланова. Кроме «критики критики» здесь был еще один сюжет, понятный посвященным и внимательным: анти-бондаревский.
Ведь и Бакланов, и Бондарев, если читать их выступления без декодирования, которым, как видим, необходимо пользоваться при чтении газет десятилетней давности, — оба выступили против критики.